Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа. Валентин Лавров

и остро пахнувших потом объятиях Азефа.

      Азеф ожидал чего угодно, но только не этого. Он гладил ее густые рыжие волосы и думал: «Я люблю комфорт, удобства, уют. Люба по своей природе неряха. У нас теперь могут начаться безобразные скандалы, каких я нагляделся в свое время в отцовском доме. Как быть? А как тратить деньги? Если прежде я только на людях изображал из себя нищего, а дома пировал вовсю, то теперь и дома я обязан притворяться безденежным? Ох, беда! Что за жизнь? И что делать? Надо схитрить, пообещать, а там она привыкнет…»

      Люба решительно произнесла:

      – Все, я возвращаюсь к родителям!

      Громадные глазищи Азефа наполнились печальной иронией.

      – Люба, малышка моя нежная! Тебе здесь не нравится? Прекрасно, подберем что-нибудь другое, более демократичное. В Москве сдается много жилья, можно выбрать любое захолустье с видом на помойку. Я готов нюхать отбросы, лишь бы тебе, моя радость, было приятно.

      Люба с недоумением посмотрела на мужа:

      – Помойка? В каком смысле, Евно?

      – В прямом. Живут же разные пьяницы, воры и бродяги где придется, ну и мы, люди с хорошим образованием, с утонченными манерами, умеющие устрицу отличить от эскарго – съедобной улитки, давай опустимся до уровня деклассированных элементов. Люба, ты меня любишь?

      – Кстати да! Я влюбилась в тебя, Евно, за твою жажду социальных перемен! Я… – Люба страстно замахала в воздухе кулачками. Она еще что-то выкрикивала голосом, полным обличительного гнева, а Азеф смотрел на нее, наполнялся жаждой обладания и размышлял: «Моя жена – полная дура. В революцию идут расчетливые люди, это как работа, опасная, но увлекательная, азартная, хорошо оплачиваемая. Разумеется, порой идут и другие – откровенные психи вроде Желябова или Перовской. Люба, душа моя, как ты тупа, почему ты не понимаешь этого?»

      Люба продолжала сквозь слезы выкрикивать:

      – Я вас спрашиваю вопрос: если Карл Маркс говорил за эксплуатацию миллионов трудящихся…

      Азеф мягко возражал:

      – Малышка, тебе надо, чтобы наши животы были пустыми, как духовой инструмент? Пролетарии не придут нас накормить, а если придут, так для того, чтобы устроить еще один еврейский погром. Кстати, сам Карл Маркс жил в буржуазной роскоши, у него было два десятка слуг, три громадных дома…

      – Ах, где святые идеалы? Евно, вы их попираете. Что вы скажете на это несчастье?

      Азеф начал сердиться по-настоящему. Он прошипел:

      – Ты, Люба, училась в Европе, но у тебя такое местечковое произношение, словно ты всю жизнь провела в Одессе или, хуже того, в Могилеве. Избавляйся от этого. А где твоя красота, которая когда-то меня так поразила?

      Он сказал правду, а правда всегда ранит больно. Люба зашлась в рыданиях, ее всю трясло. Азеф не выносил женских слез. Он поцелуем заткнул рот Любы и после паузы с притворным смирением сказал:

      – На Солянке, в Малом Ивановском переулке, я смотрел двухкомнатную квартирку в подвале. Там жил сапожник, и он недавно с перепою повесился.