Во имя прави. Татьяна Трубникова

с молоком! Вот она, эта дверь. Сейчас крашенная зеленой краской и закрытая наглухо. Смотря в нее, в этот зеленый цвет, я снова видела всю булочную внутри: как расположены стеллажи, рогатые вилки почти под каждым – трогать пухляшек. Но если уже взял батон – обратно класть ни-ни! Окунулась в сам запах хлеба…

      Вдруг я вспомнила, что в этом дворе по дороге в булочную были мои любимые качели. Огромные, с сильным размахом прочных железных рук. Я всегда качалась на них, когда шла за хлебом. И обратно тоже, крепко зажав авоську пальцами у поручней. Не удержалась, пошла посмотреть, где они раньше стояли… Прежней дорожки не было, заросла… Новые качели на хлипких цепях уже сломаны.

      Чудо! Мои качели-близнецы стояли – целые и невредимые! Неужели такое может быть?! Даже краска серая была той же, из детства. Я бросилась к ним. Трогала. Все те же сильные железные руки. Только прочное дерево обоих сидений стерлось от времени до полной округлой гладкости.

      В детстве оно больно упиралось ребром в голые ноги под коротким платьицем. Оттерла сиденья салфетками: кто-то посмел качаться на них стоя. Раньше они казались мне немного больше, но совсем немного! Раскачалась сильно, как всегда. Я часто годами уже взрослой вспоминала эти мгновения и всю картину вокруг. Верхушки летящих навстречу деревьев. В тот момент, когда ощутила детский полет вверх вместе с тополями в ярчайший блеск облаков, в мгновение чистого восторга, в этот момент я поняла, что вернулась не к себе даже, а в себя. Уже не было двух параллельных миров, в которых я листала любимые улочки. Это была целиком – я. Неужели качелям сорок пять лет? Какая глупость и чепуха…

      Потом долго сидела, обнимая их. Было так трепетно и воздушно, и так грустно… Уходя, я их погладила по железным рукам, как прощалась бы с другом.

      Неподалеку от дома детства зашла в кафе. Ела пиццу и смотрела в окно. Тревожно и странно. Будто что-то навсегда утрачено. Или тогда, давно, это была не я? Что меня теперь с этим местом связывает? Ничего материального. Воздух…

      Вдруг в мгновение, не знаю почему, все изменилось. Подумала, что, если бы жизнь сложилась иначе, отец не отдал бы эту квартиру… сейчас ела бы там, в ста метрах отсюда. Только и всего. Разве мне сейчас плохо? Пицца вкусная, пирожное – тоже. Я даже не сама их готовила. Мне подали. У меня есть дом, достаточно для жизни денег, мое творчество, книги, картины, все радости жизни, которым научил меня отец. Может, с квартирой – это его последний урок? Он не хотел, но дал мне его… Будь иначе, тот расчудесный мальчик, о котором даже вспоминать сейчас не хочется, был бы – о ужас! – спутником жизни. Пусть и недолго. Бросил бы, увидев меня впервые слабой, растерянной и беспомощной, когда вернулась после встречи с «законной женой» отца, растерзанная и растоптанная. Как у Ницше? «Что падает, нужно еще толкнуть!» Вдруг я не была бы свободна? И не смотрела бы в окно, жуя пиццу. И не мечтала бы о зеленых, самых нежных глазах напротив. Мы думаем, что нам нужны какие-то материальные вещи. А они не