Музей революции. Александр Архангельский

глаза, ровно, как в прицел, даже было порою неловко. Но сегодня сел бочком и уставился в пол.

      – Теодор Казимирович.

      – Я весь внимание, Борис Михайлович.

      – Теодор Казимирович.

      – Ну говорите же, отец, говорите. Что-то ведь точно случилось?

      – Вы поймите, пожалуйста, в церкви как в армии – куда поставят, там и служишь.

      – Хорошее сравнение. А что вытекает?

      – Вытекает то, что я сегодня подал рапорт. Прошу благословения перевести в другой приход. Переведут – и слава Богу. А если нет… ну, значит, мне придется делать то, что здесь будет.

      – А что же будет здесь?

      – Здесь вас попросят снять с баланса храм.

      – И?

      – И передать на наш баланс.

      – Но я не понял. Это же усадебная церковь? Почему возвращать? Как же так? А музей?

      – Вот так, уважаемый Теодор Казимирович. Вот так.

      – Я откажу.

      – Вас очень убедительно попросят. Очень.

      Пересилив себя, отец Борис поднял глаза.

      Шомер не знал середины; тот, кто бросал ему вызов, по своей ли воле, по чужой, неважно, сразу превращался во врага. Только что он говорил с приятным, неглупым священником, но жизнь как будто вывернулась наизнанку, и перед ним оказался тупой, неначитанный поп. Вроде выражение лица покорное, почти трусливое, но на самом деле самолюбие его сжигает изнутри, все время улыбается неискренне, вон как морщинки побежали в стороны от глаз.

      – Что же. Увидим, узнаем. Кстати сказать, я забыл. У нас забирают полставки, и доплату вашу я обязан сократить. Экскурсии вы все равно не водили.

      Отец Борис развел руками, твердо улыбнулся: воля ваша.

      После чего зависла многомесячная пауза; никаких бумаг от местного епископа, никаких строительных работ – только крохотный абзац в долгородской городской газете о том, что выставляется на конкурс прилегающая территория 248 га для проектной застройки в культ.#-массовых целях и лесные угодья в пределах охранной зоны для каких-то там рекреационных целей. Заявки подавать… о месте проведения объявят дополнительно… и ничего. Но позавчера сквозь утреннюю тишину прорвался рокот; все, кто был в усадьбе, высыпали на улицу. В полуметре от усадебного театра, за прозрачным штакетным заборчиком ухала строительная баба, сотрясая промороженную почву; во все стороны бежала тонкая дрожь: сугробы кривились, снег на крыше вспрыгивал, покорно падал вниз.

      – Что вы такое? Как вам позволено? Театр! Театр! Он деревянный! – дедушка выбежал без пальто; он забыл, как говорить по-русски.

      Чернявые рабочие не обратили на него внимания; баба с острым присвистом воткнулась в землю, дуб передернулся, и дедушке за шиворот свалился снежный ком. Шомер стал обтряхиваться, как раздобревший пес, и с ужасом понял: он смешон.

      Из «Мицубиси», сдвоенного, похожего на бронетранспортер, вышел холеный прораб в легкой уютной дубленке; через заборчик молча протянул бумажки, и спокойно вернулся в тепло.

      Это был проект строительства. На