Лина Костенко. Олег Кудрин

Ежи ходили в дикой моркови. Аист, который принес меня, стоял высоко на одной ноге. Я умела имитировать его голос. Он отвечал <…> Моя свобода была – те сады. И речка моего детства – Днепр»[11].

      Когда детство вышло за пределы коляски, Лина оказалась девочкой пытливой, заводной, непоседливой. И непослушной – она все время старалась убежать. За это бабушка прозвала ее «шура-бура». (Это, наверное, та самая «шура-бура», которая «комарика з дуба здула» в шутливой народной песне. Впрочем, это выражение в Украине и вполне самоценное – от соседей, тюркского şurada-burada, что означает в зависимости от контекста «там и сям», «туда-сюда».)

      Один из таких побегов особо запомнился: «Однажды я прорвалась на улицу, годков мне было неполных пять. Взрослые за мной, но чем больше меня догоняют, тем дальше я бегу. Они просят остановиться, а я – изо всех сил. Выскочили ошалевшие кузины и тоже за мной. Кричат, зовут, а я уже к берегу подбегаю. Если б они остановились, может, и я остановилась. Но они в ужасе, что ребенок утонет, подходят ближе, протягивают руки, а я отступаю в Днепр. И когда вода доходит мне до шеи, я кричу: “Дайте мне свободу хоть здесь!”»[12]

      Днепр – как укрытие, как прибежище свободы. «Речка моего детства – Днепр». Великая река Украины, делящая ее надвое. И эти же две половины объединяющая. В воспоминаниях Лины у Днепра – особая роль. Вот зримо-яркая, многоцветная зарисовка: маленькая – три годка – девочка на берегу великой реки, днем и вечером:

      Дніпро, старенький дебаркадер, левино-жовті береги

      Лежать, на кігті похиливши, зелену гриву шелюги.

      В пісок причалює пирога.

      Хтось варить юшку, дим і дим.

      Суха, порепана дорога повзе, як спраглий крокодил.

      В Дніпрі купається Купава.

      Мені ще рочків, може, три.

      А я чекаю пароплава із-за трипільської гори.

      Моє нечуване терпіння іще ніхто не переміг,

      бо за терпінням є Трипілля,

      а за Черніговом – Черніг.

      Черніг страшний, він дуже чорний.

      Як звечоріє на Дніпрі,

      Черніг сідає в чорний човен і ставить чорні ятері.

      І ті корчі, і те коріння, розмите повінню з весни,

      і золотаве звечоріння в зелених кучерях сосни.

      І ті роки, що так промчали, і пароплав той, і гора…

      Це вже невидимі причали в глибокій пам’яті Дніпра[13].

      «Акварели детства» называется стих. Однако пейзаж здесь не просто по-детски ярок, но и философски по-взрослому глубок. Поток детских воспоминаний неотделим от «глубокой памяти Днепра», неторопливого его течения.

      Три кузины, Фрейд и д’Аннунцио

      А вот Лине – пять лет. И она уже не просто шура-бура, но шура-бура, умеющая читать!

      Буває часом дивне відчуття, —

      що час іде, а я собі окремо.

      Мені п’ять років. Я іще дитя.

      Люблю цукерки і читаю Брема.

      Все щось майструю, думаю, дивлюсь,

      таке мале, уперте і шалене.

      Росту. Сміюсь. Нічого не боюсь…[14]

      Девочка читает Альфреда

11

Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 124–125.

12

Там же.

13

Костенко Ліна. Сад нетанучих скульптур: Вірші, поема-балада, драматичні поеми. К.: Радянський письменник, 1987. С. 24.

14

Костенко Ліна. Триста поезій. К.: А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА, 2012. С. 294.