Человек эпохи Возрождения (сборник). Максим Осипов

разную литературу, по большей части эзотерическую, на нее – спрос. То там, то сям возникают группки людей, воспламеняются, гаснут, издательства появляются и исчезают. Сроки, сроки! – торопят заказчики. – Да не вникай ты так! Если чего-то не понимаешь, интуицию прояви. Платят порциями – иногда неожиданно много, а то совсем не заплатят или заплатят с задержкой в год.

      Как многие люди, связанные с издательствами, переводами, Матвей играет в слова, в центончики-палиндромчики, ребятам-сокурсникам нравится. Пробует сочинять и серьезное – чтоб заполнить в себе дыру, пустоту, он догадывается, что это не может служить основанием для сочинительства, и серьезное не выходит. К счастью, хватает сил никому свои опусы не показывать, да, в общем, и некому, близких друзей так и не завелось. Ничего, когда-нибудь, может быть, а пока – надо увлечься иностранными языками, учебой, стать переводчиком – человеком, которого как бы нет.

      Языки – тоже шанс куда-нибудь вырваться, говорит мама. Она, особенно на первых порах, пробует его оживить: смотри, Матюш, какая хорошая в Москве осень, у нас такой не было, листья под ногами, помнишь, маленьким, ты любил делать “шурш”? Река здесь, конечно же, никудышная, зато растительность – совсем другая, чем в Ленинграде, – богаче, южнее, смотри! И солнца больше, тебе ведь нравится солнце. Но с мамой они оказываются вдвоем лишь изредка – в Москве она почти неотлучно находится при отце.

      Отцу под семьдесят, успехов уже, разумеется, никаких, он понемногу распродает вещички – картинки, блюдечки – отец любит предметы старого быта, подлинной материальной культуры – и читает лекции для молодежи: общество “Знание”, пережитки СССР.

      Молодежь какая-то, удивительно, все же ходит его послушать, но слушает не вполне так, как лектору бы хотелось.

      – Нина, они на меня смотрели, как на старушку с ясным умом, – жалуется отец.

      В речи отца возникают новые для него словечки: “посюсторонность”, “внеположенность”. Доклад о Лермонтове он озаглавливает: “Траблмейкер русской литературы”, хотя английского и никакого другого иностранного языка не знает. Хочет нравиться молодежи.

      Мама тоже пробует подработать – берет в издательствах рукописи, корректуры.

      – Русский язык, – говорит отец, – не язык редакторов и корректоров…

      Она тихо уходит на кухню. Здесь телевизор. Советские фильмы, до– и послевоенные, черно-белые во всех отношениях. Матвей не может понять: как она смотрит такую чушь? – Не выключай, просит мама, тут нечего понимать, тебе не нравится – и к лучшему, что не нравится, но все же не выключай, оставь.

* * *

      Вот еще: с наступлением больших перемен отец сделался очень набожным. Всюду, во всех компаниях, стал рассуждать о вере – ни с того, ни с сего, откровенно, нецеломудренно. Тогда вообще все внезапно задвигалось, зашумело, поехало, не стало хватать еды. С тем же простодушием, с которым он забирал себе лучший кусок – Матвей вырос, а он голоден, стар, – отец рассуждал о личном спасении. Одни спасутся, другие – нет.

      В