Брат, которому семь. Владислав Крапивин

спокойнее: – Дуб-бина! Я тебя с практики к чёртовой бабушке отошлю и в техникум напишу!

      «Вот так помощник», – подумал Алька.

      Матвей Сергеевич наконец перестал ругать растерянно моргающего Касюкова и наклонился над Алькой.

      – Устал? А зачем этого балбеса слушал?

      – Он сказал… берёзу срубят… если не понесу, – прошептал Алька, всё ещё не вставая на ноги.

      – Берёзу?

      – Ага. Вон ту. Потому что будет мост… Дяденька, правда срубят?

      Матвей Сергеевич чуть улыбнулся. Алька увидел, что теперь узлов на щеках у него нет.

      – Твоя, что ли, берёза-то? – поинтересовался он и сел рядом с Алькой на корточки.

      Алька растерялся.

      – Моя… То есть она ничья. Я играю с ней. Ну, она всегда была. Правда срубят? – снова со страхом спросил он.– Правда, да?

      – Нет, – сказал Матвей Сергеевич. – Чего же дерево губить? Да и мост пойдёт не туда, а в проулок. Не заденет. Близко, но ничего.

      Он поставил Альку на ноги и большой ладонью прижал к пиджаку.

      – Маловат ты, сынок. А то взял бы в помощники. Вместо этого дармоеда. Пошёл бы?

      – Пошёл бы, – сказал Алька. – А вы дороги строите? Я подрасту.

      – Конечно, – согласился Матвей Сергеевич. – Расти.

      Алька ищет друга

      Алька не спал. Он слушал дыхание незнакомых мальчишек. Слушал, как поскрипывают кроватные сетки, когда кто-нибудь повернётся с боку на бок. Смотрел в синее ночное окно. За окном стояли строгие немые берёзы. Они со всех сторон окружали дачи пионерского лагеря. Берёзы казались вырезанными из чёрного картона. Каждый листик был совершенно чёрный и неподвижный.

      Чёрным был и переплёт окна, похожий на большую букву "Т". Альке чудилось, что окно хмурит брови. Оно было чужим, это окно. За ним не блестели огоньки завода, которые Алька видел дома, когда ложился спать. Он видел их целых семь лет, каждый вечер, и привык к этим огонькам. А здесь светили только редкие зелёные звёзды.

      И всё здесь было незнакомым… Только где-то в соседней даче спала Марина. Но Марине в лагере было не до Алькиных переживаний. Её выбрали в совет дружины, и она целый день сегодня бегала между дачами, о чём-то хлопотала. Один раз только по привычке бросила на бегу:

      – Александр, не смей ходить босиком!

      Она всегда так с Алькой разговаривает. Не то что мама. Алька вспомнил маму, и ему ещё сильнее захотелось домой. Так захотелось, что Алька перевернулся на живот, уткнул лицо в подушку и всхлипнул.

      – Ты чего… ревёшь?

      Алька поднял лицо и снова услышал негромкий шёпот:

      – О чём ты?

      Алька не знал, кто лежит на соседней кровати. Этого мальчишку вожатая привела в палату, когда было уже темно и все почти спали. И Алька тогда притворялся, что спит.

      Сейчас он шмыгнул носом и смущённо прошептал:

      – Ни о чём.

      И снова услыхал:

      – Ты первый раз в лагере, ага?

      – Ага, – прерывисто вздохнул Алька.

      Незнакомый мальчишка немного помолчал. А потом снова донёсся его доверительный шёпот:

      – Ты