Стихи обо всем. Дмитрий Воденников

Иван,

                семилетний Дмитрий Андреич?

      – Ничего я вам не скажу, гуси-лебеди вы,

                дураки, -

      отвечает князёныш (наверное, кареглазый),

      во влажной рубахе, истлевший, из самой земли…

      …А я пишу тебе второе письмо: «Здравствуй,

      видно, чего-то сильно мне не хватило в этой

                жизни (или хватило выше крыши)

      если я – к человеку, который к тому же и младше

                меня -

      обращаюсь с приказом, нет, с требованияем —

                понимания и пощады».

4.

      В этом смысле – открытая жизнь, подорожники,

                лопухи

      становятся невиданным опытом

                (всем предшественникам непонятным):

      –  Всё тайное когда-то становится явным, —

                говорят нам они.

      –  Нет, всё тайное становится явным сегодня, —

                им отвечаем мы

      из лопухов подзаборных, из-под лютиков

                неопрятных.

      – Сам подумай, что именно ты много-много

                столетий спустя

      перепутаешь леску, морковку от птиц охраняя,

      оглянешься, увидишь: стоит у калитки

                твоя молодая жена,

      а ты даже не вспомнишь, как звать ее —

                Наденька? Рая?

5.

      Ты мне пишешь:

      «…Я тебе не нужна как женщина, как живое тело, как живая душа. Я тебе нужна как стихотворенье. И ты, не осознавая в полной мере силу своего могущества, сделал этим своим стихотворением так, что я в сознании других стала „умирать на глазах“, или – что я уже вообще кладбищенская „статуя“.

      Удивляются, увидев живой.

      Чего уж тут спорить, мраморное надгробие может быть настоящим шедевром. Твоя роль „пигмалиона-наоборот“ меня не обижает, нет. Ты на самом деле не виноват. Я не хочу, чтобы ты за прошлое винил себя. Просто имей в виду – мне вполне хватит одного надгробия. И больше не надо, договорились?»

6.

      Я тебе пишу:

      «…Мне очень понятна тоска Тютчева, когда он идет вдоль большой дороги. Потому что он взывает к костям и праху. Или к ангелу, что в сущности не важно. Он хочет не потереться причинным местом через фланельку брюк об этот призрак, если бы тот явился на мгновение. Он просто хочет его обнять. НО НЕ МОЖЕТ.

      А я мог. Как я мог обнять Олю, когда она уходила по улице после вечера 22 декабря в ОГИ, когда мы увиделись первый раз после разрыва. Мы стояли замерев какие-то 10 секунд на темной улице, чувствуя, как бьется у нас человечье сердце, но мы знали, что ближе нас уже никого не будет. И что изменить ничего невозможно.

      И СЕРДЦЕ НА КЛОЧКИ НЕ РАЗОРВАЛОСЬ, – как сказал тот же Тютчев.

      Ну что ж, зато теперь оно разрывается постоянно».

7.

      Ты – мне пишешь:

      «…и вот, в куче старых штрафов за неуставную парковку нашел твое раритетное письмо. От 15 июля 2003 года. Распечатка на принтере. Письмо, понятное дело, было прощальным. Зачем я его некогда распечатал – не знаю. Наверное хотел порыдать над ним в лопухах, но по живости натуры отвлекся и забыл.

      А