.

Я оказался в глазах их несчастным. Сердца людей всегда открыты вниз. Если они вообще открыты.

      Кроме того, картины уже не существовали. Никого они более не задевали. Никому не причиняли тайных неприятностей.

      Сердца всех раскрылись.

      Трудно представить себе изощренность всех сожалений. Ты издалека все-таки слышал об моих происшествиях. Да и трудно было не слышать.

      Пожар скромной печатни заблестел на весь мир. Не преувеличиваю.

      Какие образцовые письма я получил. Теперь у меня лучшие образцы соболезнования. Все слова стали еще более яркими, нежели при осмотре картин.

      Различные общества почтили меня прочувствованными адресами. Иностранные академии избрали меня почетным членом. Географическое общество назвало моим именем вновь открытую гору на Севере.

      Подумай только, какой повод для писаний.

      Пропал труд двадцати лет. Мечта жизни, наконец воплощенная, истреблена беспощадной стихией. Истреблена накануне обнародования. И целый ряд благородных свидетелей выступил. И показания их становились все ярче. Право, я сам готов был поверить всему случившемуся, если бы за драпировкой не стояли оригиналы.

      Я был подавлен.

      Молчал.

      На молчанье мое не обижались. Приписали его горю. Наоборот, молчанье мое только усиливало потоки сочувствия.

      Какие красивые статьи появились в печати! Сколько красивых слов!

      А картины стояли укрытые у нас. И с каждым днем необходимость окутывала их больше и непроницаемее.

      Издатель извивался змеей. Каждый приход его вызывал во мне ужас. А он все приходил. Сторожил. Берег посеянную им ниву.

      Почему тебя не было со мною? С тобою мы решили бы что-нибудь.

      Мой сотрудник ....... не давал о себе вестей. И сейчас я еще не знаю, вернулся ли он? или погиб среди поисков светлой сказки? Одно безумие порождает другое. Я пробовал рассказать друзьям о том, что подлинные картины целы. Они качали головами и советовали мне развлечься и начать новую работу.

      А за спиной издатель делал им знаки и шептал, что именно оригиналы у него сгорели. Когда же наконец я призвал его и грозно убеждал открыть истину, он умолял пощадить его, ибо у него уже не было путей отступления. Он делался даже преступником. Загнанный в угол, он показал зубы и намекнул о моем невольном попустительстве.

      А тебя все не было. А пламя разгоралось.

      Я продолжал безумие начала.

      Я решил показать еще раз подлинные картины.

      Опять картины стояли на прежних местах.

      Было то же самое освещение. На полу лежали те же ковры. И казалось, сам воздух мастерской был тот же.

      И люди были те же. За исключением трех, четырех случайных, все сошлись.

      Так же ходили по кругу. Так же шептались.

      Но глядели смущенно.

      Они не поверили.

      Долго молчали потом. Искали часы. Вспоминали о назначенных часах.

      Куда-то спешили. И ласково, ласково жали руку.

      Они не поверили.

      Смотрели – слепые. Слушали – глухие. Неужели мы видим только то, что хотим увидать?

      Скрылся