Любимая мартышка дома Тан. Мастер Чэнь

медленно, постоянно спрашивая у какого-нибудь местного грамотея точное значение того или иного знака: сколько их в этой стране, тысячи или десятки тысяч, не знает никто. И каждый дочитанный до конца текст для меня – маленькая победа.

      Этот же свиток был победой сам по себе, изысканным даром любви от женщины, которая вошла недавно в мою жизнь, – так, будто ее принес сюда сладостный весенний ветер Чанъани, который нес среди темных кирпичных стен и серых черепичных крыш ароматы мускуса, сандала, алоэ и камфары в бессчетных изысканных сочетаниях.

      Как жаль, что нельзя запомнить запах, – его можно только узнать. Но ароматы этого города мне не удастся снова услышать никогда. Когда самая знаменитая распутница города по прозвищу Благоухание Лотоса выходила за порог своего дома, шутили злые люди, то за ней следовал рой пчел, принимавших ее за цветок. Чанъань была прекрасна, то был город возвышенного любовного томления – и весьма телесной и легкой любви. Ее жители рассказывали друг другу множество веселых историй – например об оркестре из пятнадцати девушек, которые перед свадьбой одной из них (впрочем, и после таковой) по очереди приходили в постель к жениху, говоря, что обычай «попробовать невесту» – якобы часть «тюркского брака», а чем жених хуже невесты?

      Что-то подобное проделала и со мной очаровательная придворная дама по имени Лю.

      Если при первых императорах славного дома Тан – ну хотя бы при невыразительном Гао-цзуне и великом воине Тай-цзуне – нравы двора были суровы, и придворные дамы не так уж часто вырывались за ярко-алые стены дворца, то сейчас был совсем иной век.

      Мы познакомились с Лю в одной из моих лавок, куда я зашел с начальственным визитом, и разговорились о тохаристанском и хутталянском шелке, знаменитом своими желтыми и красными полосами на зеленоватом фоне. При второй встрече там же Лю каким-то образом навела меня на разговор о целительстве (узнала обо мне все у продавцов?), и кончилось все ее просьбой избавить от болей в плече. Боли оказались несуществующими, а деликатный сладкий стон ее от первого же прикосновения моих пальцев был просто восхитителен. И вскоре она уже привыкла появляться у меня каждый четвертый день недели и уходить гораздо позже вечернего удара барабана – придворные дамы могли себе позволить многое.

      Я не сомневался, что для придворной дамы ее ранга общение с богатым западным торговцем, да еще и с репутацией целителя, было не только допустимым, но и престижным, – все, что исходило с Запада, в империи было предметом всеобщего восторга. Иначе, подозревал я, наше общение там же, в лавке на Восточном рынке, и закончилось бы.

      В искусстве любви самым выразительным были ее руки. Они гладили мою спину сначала медленно и сладостно, потом все быстрее, будто пытаясь ее разорвать, и, наконец, эти руки судорожно вжимали мое тело между ее жадно раздвинутых ног.

      Однажды Лю пришла, как мне показалось, с сестрой-близнецом. Они были удивительно похожи – одного роста, одного сложения: щедрое, скажем так, тело, но не лишенное гибкости в талии.

      Я и сейчас помню, как шел им