Избранные статьи о литературе. Валентин Бобрецов

катастрофы могут быть рассмотрены через драму плоти. У Шкапской возникает даже понятие «женской Голгофы», дающее аллюзию Творца и Спасителя, существующих не столько вовне, сколько в «микрокосме» женского тела:

Elle etait toujours enceinte[3]Монмартрская песенка[4]

      О эта женская Голгофа! – Всю

      силу крепкую опять в дитя от –

      дай, носи в себе, собой его питай

      – ни отдыха тебе, ни вздоха.

      Пока, иссохшая, не свалишься

      в дороге – хотящие придти гры –

      зут тебя внутри. Земные прави –

      ла просты и строги: рожай, потом

      умри.

      В стихах её, в сущности, нет ни любви, ни даже «эротики». В этом смысле они по-своему «первобытны», в них как бы ещё не развилась культура чувства:

      Расчёт случаен и неверен, –

      что обо мне мой предок знал,

      когда, почти подобен зверю, в не –

      олитической пещере мою прама –

      терь покрывал.

      И я сама, что знаю дальше

      о том, кто снова в свой черёд из

      недр моих, как семя в пашне,

      в тысячелетья прорастёт?

      У Шкапской, как в новеллах европейского Возрождения, герой и героиня не имеют лица, они деиндивидуализированы. У Боккаччо, например, женщина может ночью принять за своего возлюбленного кого угодно, не узнать его. И у Шкапской мужчина и женщина – только воплощение пола, у них нет никаких личных свойств. Героиня – только часть родовой цепочки, и задача женщины – не прервать ту цепочку. («Милого может заменить каждый, но кто даст мне его ребёнка?»). «Обрывы» этой цепочки у Шкапской крайне редки. Но тем более знаменательны:

      Детей от Прекрасной Дамы

      иметь никому не дано, но только

      она адамово оканчивает звено.

      И только в ней оправданье

      темных наших кровей, тысяче –

      летней данью влагаемой в сыновей.

      И лишь по её зарокам, гонима

      во имя ея – в пустыне времён

      и сроков летит, стеная, земля.

      Особая тема Шкапской – нерождённые дети, сама по себе тема небывалая в отечественной поэтической традиции. Любовь к зачатому, но не рождённому ребенку, страдание за него, так как в жизни не всем хватило места, – до этого далеко, пожалуй, даже «слезинке ребенка» Достоевского. И рукой подать до «Мертвые матери тоже любят нас» Платонова:

      Не снись мне так часто, крохотка, мать

      свою не суди. Ведь твое молочко нетронутым

      осталось в моей груди. Ведь в жизни – давно

      узнала я – мало свободных мест, твоё же

      местечко малое в сердце моём как крест.

      Что ж ты ручонкой маленькой ночью тро –

      гаешь грудь? Видно, виновной матери – не ус –

      нуть!

      Флоренский считал Шкапскую подлинно христианской поэтессой. Понятно, что это христианство самого Флоренского с догматом: «Есть физиология и Дух,

3

Elle etait toujours enceinte. Перевод – Она была постоянно беременна.

4

Здесь и далее сохраняем авторскую графику. Некоторые свои стихотворения Шкапская записывала как бы прозой – не традиционными строфами, но своеобразными «абзацами».