Харбин. Евгений Анташкевич

я мог ослушаться приказа? Началась война…

      – Но почему тебя?

      – Я не могу этого знать, Анни. – Он чиркнул спичкой, и она увидела его профиль.

      – Не отвечай, не надо, я всё понимаю! Извини, я знаю, что спросила глупость! – сказала она, придвинулась вплотную и обхватила его грудь рукой.

      – Извини, моя радость. Я так могу тебя опалить, – сказал Александр Петрович, подвинулся на подушке чуть выше и пригладил ладонью её волосы; он с удовольствием затянулся папиросой, сделанной из настоящего табака, и в комнате запахло сладковатым дымом. – А что? От твоих с тех пор так ни одного письма и не пришло?

      – Нет, пропали, я уже и плакать перестала. Не знаю, что думать! Жалко, если Сашик никогда не увидит своих бабушку и дедушку.

      – Бабушек и дедушек, – поправил Александр Петрович.

      – Да! Извини! Расскажи, как это было!

      – О-о, Анни, – Александр Петрович растягивал слова, – на это нам всей ночи не хватит!

      – Расскажи, нам теперь некуда торопиться, завтра отдохни, хотя бы один день, визиты будем делать после…

      – Да, я согласен, только к Иверской надо сходить…

      – Поклониться Владимиру Оскаровичу?

      – Да, и старик этого хочет, он присутствовал, когда Каппеля хоронили, а потом выкапывали из могилы, в Чите…

      – Матка Боска! Не надо об этом на ночь. – Она села и прикрыла грудь одеялом. – А ты заметил, как они потянулись друг к другу?

      – Сашик и Кузьма Ильич?

      – Да!

      – Вот тебе и дедушка, – Александр Петрович погасил папиросу, – а там посмотрим, может быть, и бабушка появится, – тихо пошутил он, улыбнулся и посмотрел на жену.

      Анна подогнула под одеялом колени, положила на них согнутые руки и уткнулась в них лицом, она сидела молча, её длинные волосы покойно лежали, закрывая плечи, и сливались с цветом кружевных оборок подушки.

      – Может, ещё найдутся! – грустно сказала она и прислонила голову к плечу Александра Петровича. – Расскажи, как это было! Расскажи!

      – Как это было? – Александр Петрович снова потянулся за папиросой. – Я открою окно пошире?

      Анна кивнула.

      Он встал, открыл створки окна, забросил на одну из них занавеску, взял папиросу и стал разминать её: свежий ночной воздух полился в комнату, и Анна поёжилась.

      – Тебе холодно?

      – Нет-нет, хорошо, пусть будет так. Расскажи!

      – Понимаешь, даже сейчас, когда прошло столько времени, трудно оценить и понять, что произошло. Можно только вспоминать – как это было! – Он говорил с длинными паузами.

      – Почему? Ты ведь видел всё своими глазами!

      – Конечно видел, но не всё. – Он присел на подоконник. – Про войну с Германией особо рассказывать нечего, там было всё ясно: вот – окопы; с одной стороны они, с другой – мы. Они носят одну форму, мы – другую, они говорят на одном языке, мы – на другом… – Он надолго замолчал. – А вот революция! А особенно Гражданская война – это совсем другое!

      – Саша! Ну тогда, может быть, не надо? Может, не стоит ворошить… Извини, что я тебя попросила!..

      – Да нет, Анни, стоит. В том-то и дело, что не только