Харбин. Евгений Анташкевич

разглядел плетущегося за ним растерянного Тельнова.

      «Господи, я и забыл про него!»

      – Кузьма Ильич, наддайте, наддайте, что вы, ей-богу, плетётесь!

      Они вышли из-под козырька крыльца на привокзальную площадь и оказались под прямыми лучами солнца. Тельнов прикрылся ладонью и стал опасливо озираться.

      – Нуте-с! Вот вам и Харбин! – Александр Петрович сказал это своему спутнику просто так, на ходу.

      Кузьма Ильич шёл и продолжал молча озираться.

      – Что такое, Кузьма Ильич? Что вы ищете?

      Тельнов прошёл за ним ещё несколько шагов и встал как вкопанный.

      – Что такое? Кузьма Ильич? – Адельберг начал раздражаться на тормозившего его старика, но тот не дал ему закончить:

      – Мы где? Александр Петрович! Разве это тоже Китай?

      Адельберг остановился, и к ним тут же устремились несколько лихачей.

      – Куда, барин? Мигом домчим!

      Он поставил саквояж на пыльную, сухую мостовую. По площади с разной скоростью в разные стороны двигались запряжённые лоснящимися, сытыми лошадями рессорные коляски, медленно разъезжались ломовики с поклажей огромных, перевязанных шпагатами тюков; слева, рядом с главным входом в вокзал, стояли и ждали своей очереди за выходящими пассажирами с десяток лихачей, одетых в серые кафтаны и торчащие на голове плоские цилиндры.

      «Господи боже мой! Действительно, разве же это Китай?»

      Каким было долгим ожидание приезда! Вот оно состоялось, и в это не верилось. Его охватило волнение, но он взял себя в руки, отказал извозчикам и совсем перестал обращать внимание на своего спутника.

      – Дойдём пешком. Тут недалеко, – бросил он, не оглядываясь.

      Кузьма Ильич засеменил сзади, пытаясь поспеть, он потел в своей овчине и, не переставая, бормотал:

      – Свят, свят! Господи, спаси и помилуй! Разве же это Китай? Это ж Россия-матушка! Калуга! Тверь! Понюхайте! Пахнет пирогами… с капустой! Или кто-то меня морочит!

      Они пересекли большую привокзальную площадь и шли по Вокзальному проспекту: он был короткий, широкий и прямой; он поднимался от площади вверх, и там, где заканчивался, над горизонтальной линией мостовой пряничной горкой возвышался деревянный, сложенный из брёвен собор с многими главками, высоким шатром и золотыми крестами.

      Адельберг шёл прямо, не оглядывался, сзади за ним еле-еле поспевал Тельнов, и он уже не слышал, как старик поминутно озирался и тихо приговаривал:

      – Матерь Божья, ка-бутто у них тут ничегошеньки и не было: ни тебе революций, ни тебе Гражданской и никакой другой…

      Они прошли Вокзальный проспект, и, выйдя на круглую Соборную площадь, Адельберг краем глаза увидел, как Тельнов остановился, уронил на мостовую мешок и начал креститься на купола.

      «Чертов старик, – в сердцах помянул его Адельберг, – успеет ещё накреститься!» До дому оставалось ещё несколько сотен шагов, сейчас он перейдет через Большой проспект и повернёт на Разъезжую…

      – Поторапливайтесь, поторапливайтесь, Кузьма Ильич! Ещё успеете…