Харбин. Евгений Анташкевич

спросил он.

      – Никак нет, ваше благородие. – Мужик поднял глаза и стал смотреть уверенно, как прежде. – Я ж гуторю, я байкальский, отседа до моей деревни через Байкал надоть… Это никак не меньше как три дни… Но энто ладно, энто не ваша чугунка, нету угля или там дров, или, к примеру, чехи всё позабирали, так и стой! Мы по энтому тракту уж скока бегаем; нам ваша железка, тольки одне хлопоты.

      После этих несколько сбивчивых слов Александр Петрович снова подумал, что его случайная мысль «об украденном кожушке» была несправедлива.

      – А как зовут тебя, мил-человек?

      – Крестили Мишкой, кличут Лопыгой али гураном, кому как способнее! А ты?.. Ты из каковских?

      Адельберг не понял.

      – Из каковских ты? – повторил мужик.

      – Как «из каковских»?

      – Я пытаю – антилерия, или кавалерия, али пехота какая?

      – Ах вот ты о чём, я из егерей!

      – А-а-а, из егерей, знаем мы егерей! – протянул мужик, он стал топтаться и обшаривать себя по поясу. – А табачку-т у тебе, случаем, нет?

      – Нет, Михаил, табачку у меня нет, весь выкурил в каталажке.

      – Ну, тады слухай меня, ваше благородие! – Он перестал перетаптываться, глянул на конторку и тряхнул мешком, удобно устраивая на плечах верёвочные лямки. – Дело оно, конечно, хозяйское, однако ж, как я кумекаю, оставаться тебе туточа резону нету! Всё одно порешат! Поэтому я о чём гутарю… ежели хочешь жить, да с пользой дела, айда со мной!

      Предложение мужика было неожиданным.

      – Мне нечего тебе дать и нечем заплатить, какая же тебе от меня польза?

      – А никакой! С мёртвого с тебя шинель снять да погоны с кокардой внучкам на чечи отдать, пущай играют… дак ведь не дадут. Тебя разденут до исподнего, а потом уж порешат, потому предлагаю, ваше благородие, езжай со мной. Оставаться тебе тута всё одно резону нету, – повторил он, – потому как по тайге кругом партизаны. Вывезу тебя на тракт, ваши там ешшо телепаются, к ним и пристанешь, а тама, глядишь… – Мишка не договорил.

      Адельберг глянул мужику в глаза, и, если бы в этот момент он уловил хотя бы тень подвоха, он бы знал, что делать, но Мишка смотрел на него просто и открыто.

      «И сабля моя у него!..» – почему-то вспомнил его слова Адельберг.

      – А что, если тебя партизаны арестуют, со мной, офицером? Не боишься?

      – А мне чё бояться? Ежли схватят, покуда до тракта не добежим, тебя опять же стукнут, твою саблю у меня отымут, а шинель так и снять не дадут, а потом ещо агитировать станут… а в обозе ты уже свой! – резонно сказал Мишка. – И мне по пути!

      В это время открылась дверь, с улицы донеслись гулкие шаги солдатских башмаков по деревянному перрону, и в клубах пара в зал вошёл человек в форме железнодорожника, тот самый, которого Александр Петрович уже видел.

      Мишка примолк и подождал, пока железнодорожник, который пристально посмотрел на них, скроется в дверях конторки.

      – Тикать тебе надобно, ваше благородие, энтот вот, самый у них красный, даром что чехи уже всё позабирали!..

      «Это правда, а до обоза ещё надо дойти!» – подумал Адельберг,