Харбин. Евгений Анташкевич

её на половине, на манер курительной трубки, и с ладони, как из кузовка, стал зачерпывать табак. Последние крошки, пошевеливая пальцами, ссыпал внутрь, не проронив при этом ни одной на снег, верхние края козьей ножки скрутил в жгуток, передохнул и взялся за кресало.

      – Ловок ты, Петрович! Ай ловок! Глянь, ни одной крошки не сронил и запалил-то как ладно.

      Александр Петрович прикурил, затянулся, поднял голову и пустил тонкую струйку густого желтоватого дыма поверх Мишкиной головы, затянулся ещё раз и выпустил дым кольцами.

      Мишка смотрел из-под мохнатых, соединившихся с мехом малахая бровей, как кольца улетали и медленно, кривясь и распадаясь, растворялись в воздухе.

      – Да-а, Петрович! Мастак ты, ничё не скажешь! Сколько смотрю, да дивья дивлюсь. У нас объездчик был, злючий гад, но кольцы изо рта выкручивать тоже мастер был великий, вроде тебя!

      Александр Петрович знал, что эта городская манера пускать кольца табачного дыма очень нравилась Мишке. Тот затянулся, но сам колец пускать не стал, чтобы не опозориться.

      – Какой «конец»? Какие «твои»? Ты о чём, Михаил?

      Мишка на секунду задумался.

      – Ты газетку-то завернул, а не прочёл, а газетка-т иркутская! Тама всё и прописано.

      – О чём?

      Мишка помолчал и раздумчиво продолжил:

      – В Мысовую я бегал, на толковище был, у пристани. Тама Кешку видал, знакомца с того берега, из Листвянки, эт который в тебя стрелил, когда ты от Иркутска по льду шёл.

      Александр Петрович ухмыльнулся.

      – Большим начальником заделался Кешка в ихней Чеке, он мне и рассказал. – И Мишка поведал свой разговор с Кешкой в лицах. – «Слыхал, – говорит, – новость?..» – и эдаким манером закрутку заслюнявил, а табачок, заметь, Петрович, мой! «…Беляков, – говорит, – под Читой зажали, что твою пробку в узком горле!..» – «И чё?» Эт, значит, я его спрашиваю! Ну прикурил он, раздымился, а я его: «А дальше чё?» – «Чё! Чё!» – говорит. – Расчёкался, гуранская твоя душа! Живёшь как пчела в колоде, а мы там…» – «А чё вы там?» – спрашиваю. «Опять чё!» Эт, значит, сызнова он. «Знаешь, скока, – говорит, – белой сволочи тама в Чите и в округе? Всех выловим и укорот дадим! В расход то есть! Вот чё!»

      Александр Петрович слушал Мишку и мысленно представлял себе, где находится Чита и где через неё проходит железная дорога.

      «А ведь и правда, если красные займут позицию с юга и отрежут от Маньчжурии, получится похоже на бутылочное горлышко, а мы в нём как пробка!..»

      – Надоела энта война! – сказал Мишка, затягиваясь и выпуская густой самосадный дым. – Злобы-то, лиха да горя людского скока!

      – Да уж! – глядя на снег, тихо ответил Александр Петрович.

      Солнце было в зените и до рези обжигало глаза ярким светом, отражённым от блистающего снега.

      Они стояли и пыхали дымом.

      «…И дадут укорот!» – подумал Александр Петрович.

      Мишка ногтем сбросил огонёк со своей козьей ножки, плюнул на неё, примял большим пальцем чёрный обугленный табак и глянул из-под