Харбин. Евгений Анташкевич

отчего?..

      – Отчего да отчего?..

      Александру Петровичу показалось, что в глазах Мишки блеснули слёзы.

      – Позвали сход и указали, мол, иди на зимовье… и весь сказ…

      Александру Петровичу стало интересно.

      – Вот прямо так и указали?

      – А как ишо? Прямо так и указали!

      – А кто был на сходе главный?

      Мишка резко поднялся с табурета и в полшага вышел в соседнюю комнату, там он долго гремел, шуршал, что-то с деревянным стуком падало у него на пол, и вдруг он почти крикнул, только крик получился сиплый, сдавленным горлом.

      – Батюшка! – Он откашлянул и тихо добавил: – Батюшка сказывал обчеству, что рядом со святой церквой не должно быть знахарей, что с чёртом они водятся! – И опять у него что-то загремело.

      Как ни болела у Александра Петровича грудь, он опрокинулся лицом в мягкую кулёму, которая лежала у него под головой, и расхохотался: «Вот так дела! Батюшка выгнал лекаря из деревни, а сам подался к красным! Новомодный какой-то батюшка!»

      Александр Петрович заставил себя не смеяться и прислушался – Мишка возился за стенкой.

      «Слава богу, не услышал!»

      – Михаил! – уже успокоившись, вытерев слёзы и отсморкавшись в оставленное хозяином полотенце, позвал он.

      – Чё тебе, Петрович?

      – А позволь я тебя ещё спрошу?

      – Спроси, чё не спросить?

      Александру Петровичу показалось, что он услышал в голосе Мишки боль и горечь.

      – Михаил, как же так получается? Батюшка тебя выгнал, сам к красным убежал, а что сейчас твоё общество? Не разрешает тебе вернуться? К дочке и внучкам – батюшки-то нет!

      – Батюшки нет, а обчество опасается!

      Мишка сказал это и появился на пороге с дымящейся миской в руках, поставил её на табурет, вышел и вернулся со склянкой и двумя дешевенькими городскими лафитниками мутного стекла.

      – На-к вот, шулю похлебай, тута чисто мясо, вода да соль, ну и корешки каки да травки, как без них! Да и… – Мишка хрипнул в кулак, – за оздоровление твоё!

      Он перекрестился на образ, поклонился и зашевелил губами, и Александр Петрович услышал в тишине Мишкин шепот:

      – Старотерпиче святый и целебниче Пантелеймоне, моли милостиваго Бога, да прегрешений оставление подаст душам нашим.

      В комнате пахло варёным мясом и душистыми травами.

      Александр Петрович перекрестился одновременно с Мишкой, тот покосился на него и сказал:

      – А вроде, Петрович, не по-нашему ты крестисся!

      Александру Петровичу не хотелось объясняться, он почти перестал чувствовать слабость, тревогу, боль в груди, и только сказал:

      – Народы, Михаил, разные, а Бог один, как ни крестись, – и сам удивился тому, что его слова были похожи на речь батюшки из какого-нибудь сельского прихода.

      Мишка вздохнул, присел на лежак, подал ложку с парящим бульоном и разлил по лафитникам жидкость оттенка светлой сирени, от которой пахло спиртом.

      – Особое снадобье, тоже от бурятов научились – зюбриный