Алмазы Джека Потрошителя. Екатерина Лесина

это все неожиданно.

      – Есть такое. И вряд ли приятно. Помнится, в последнюю нашу встречу ты обозвала меня угрем…

      – Бледным угрем, – уточнила Саломея и, точно оправдываясь, добавила: – Но ты меня обманул. Ты сказал, что клад зарыт. Я его два дня искала! Знаешь, как обрадовалась, когда нашла? А там крыса!

      – Так это и был клад.

      Все-таки улыбаться он умеет, правда, симпатичнее не становится, напротив даже – зубы у Ильи мелкие, частые, как будто и нечеловеческие.

      – Дохлая!

      – Ну… клады разными бывают. Ты сказала, что сюрпризы любишь. Между прочим, ты эту крысу в меня кинула.

      – А ты сказал, что отравишь меня!

      Илья поднял руки, останавливая словесный поток:

      – Спокойно. Мне уже тридцать. Дохлые крысы в коробках из-под монпансье остались в прошлом. Хотя да, визжала ты смешно… и приезжать перестала. Вообще-то я надеялся, что перестанешь, а потом понял: не все сбывшиеся желания хороши. Есть-то ты будешь? К слову, тут хорошо рыбу готовят. Мясо жестковато, а вот рыба – великолепна.

      – Тогда рыбу. И… и вообще на твой вкус. Я давно не была в ресторане.

      Кивнув, Далматов сказал:

      – Со смерти родителей, полагаю? Не злись. Я понимаю. Действительно понимаю. Ты их любишь, и тебе тяжело. Я маму тоже люблю. И мне тяжело. На отца плевать. Мы с ним никогда особо не ладили, а по маме скучаю.

      Илья говорил без обычной своей насмешки.

      Его мать Саломея помнила превосходно – сухая длиннорукая женщина, которая любила черные вдовьи платья и парики. Она напоминала самку богомола, терпеливую и беспощадную. Скрипучий голос ее приводил Саломею в трепет.

      Отец Ильи, Федор Степанович, напротив, был мужчиной крупным и веселым. Он громко смеялся и носил в карманах конфеты. Саломею он называл невестушкой и повторял через каждые пять минут, что ждет не дождется, когда же она вырастет.

      Свадьбу расписывал…

      Жалко его. А Илья только притворяется, будто бы ему плевать.

      – Я… сочувствую, – выдавила Саломея и тоже взгляд отвела.

      Илье вряд ли понравится, что она заметила эту его слабость. Он самолюбивый. Во всяком случае, раньше самолюбивым был. И вряд ли так уж сильно изменился.

      – Я тебе тоже. – Он ответил сухо, тоном подчеркивая бессмысленность фразы, и подал знак метрдотелю.

      Илья диктовал заказ долго – нарочно ли? – и Саломее оставалось лишь молчать, улыбаться да разглядывать интерьер.

      Она ведь была здесь… конечно, была… десятый день рождения. И папин сюрприз. Мамин подарок – платье темно-синего вельвета с завышенной талией и юбкой почти до пола. А бабушка одолжила жемчужное ожерелье.

      Зал был другим. Менее пафосным, более сказочным. Или только так казалось? Огромный стол и щука с глазами из клюквы. Саломея распрекрасно помнит щучью пасть и подрисованные майонезом бока. И салат с черными кислыми оливками, которые с непривычки показались омерзительными.

      Она до сих пор оливки не любит. Зато любит мороженое с вишневым соком и шоколадной крошкой.

      – Мы ведь здесь встретились? – Саломея