Алмазы Джека Потрошителя. Екатерина Лесина

оснулись друг друга – два куска наждака – и сыпанули пылью в легкие.

      Кашель был сухим, раздражающим. И Вера хрипела, привычно хваталась за горло, сминая шарф. Он развязался и съехал, повиснув полосой мятой шерсти. Странное дело, на ощупь шарф был мягким, нежным, а на шее оставлял алые следы натертостей.

      У Веры аллергия. На шерсть в том числе.

      Когда кашель прекратился – а он всегда прекращался сам собой, – Вера стянула одеяло. Натуральная овечья шерсть источала резкий запах синтетики, льняная простыня пропиталась потом.

      И пить все еще хотелось.

      Холодный пол лизнул ступни, а сквозняк тронул спину, предупреждая, что совсем скоро окрепнет настолько, чтобы надолго уложит Веру в ее гипоаллергенную постель. И Вера трусливо накинула халат. Ей не хотелось заболевать, хотя желание ее было абстрактным, поскольку не случалось еще ни одной зимы, которую Вера не провела бы в постели.

      Но сейчас ей хотелось пить.

      Она прошаркала к двери, волоча тапочки по полу и раздражаясь от этого мерзкого звука, не то скрипа, не то скрежета. Вере начинало казаться, что скрипит не дом – суставы. Еще немного, и тело ее, источенное многими недугами, рассыплется.

      – Да я не могу так больше… – Шепоту удалось проникнуть сквозь скрип, и суставы вежливо замолчали. А Вера остановилась у двери. – Я все думаю, когда же она…

      Андрюша? Конечно, Андрюша. Лишь у него такой мягкий бархатистый голос, от которого Вера пьянеет и лишается разума.

      – Она спит. Она всегда ложится рано. Как ребенок, ей-богу…

      Сердце дергалось, как воздушный змей на поводке-веревочке.

      – С другой стороны, так лучше. Если бы ты знала, до чего я устал притворяться.

      А Вере он казался искренним. На самом деле она плохо разбиралась в людях. И отец то же самое повторял. Отцу Андрюша не нравился… и Лера тоже… и дядя Кирилл, не говоря уже о тете. Только Полина да сама Вера не раздражали его.

      – Я не ною. Ты не представляешь, какая она на самом деле…

      Какая?

      Слишком высокая, слишком худая, слишком бледная.

      – …болото, настоящее болото. Она затягивает меня! Высасывает досуха. Даже когда ничего не делает. А она никогда ничего не делает.

      Потому что устает. Это таблетки виноваты.

      – …сидит целыми днями. Вот просто сидит и все. Телик и то не смотрит. Все смотрят телик!

      А у Веры голова болеть начинает. Телевизор яркий и громкий, а передачи современные глупы. Вера любит старые фильмы, черно-белые и забавные в своей наивности.

      Наивно думать, что Андрюша и вправду ее любит.

      – Я скоро с ума сойду…

      Если рассказать отцу, он расстроится. Он всегда расстраивается, когда с Верой происходит очередная неприятность. И Вера будет чувствовать себя виноватой… но отец успокоит и все уладит.

      Андрюша исчезнет. И остальные тоже – профилактики ради. В дом вернется пустота, и возможно, пустота – не худший из вариантов. В ней уютно. Как сейчас. Если бы еще не жажда…

      Очнувшись, она заскребла горло с новой силой, требуя наполнить сосуд телесный живительной влагой. Про сосуд и влагу Вера слышала где-то, но где именно – не помнила.

      Она толкнула дверь и зажмурилась от резкого слепящего света.

      – Верунчик? Ты проснулась? Тебе плохо? – Бархатный голос Андрюши был полон искреннего беспокойства.

      – Жарко очень, – сипло произнесла Вера. – Не спится.

      – Тебе принести чего-нибудь? Снотворного? Или Полинку позвать?

      Веру царапнула эта случайная фамильярность.

      – Не надо. Я… я в ванну. Отдохну.

      – Может, я с тобой?

      Он обнял, прижался телом к телу, задышал в ухо с притворной страстностью. Все-таки он смешон. Нелеп даже в этой алой рубашонке с вышивкой, в серьгах и кольцах, которых – папа прав – было чересчур уж много, в неестественной любви ко всему яркому, блестящему.

      – Не надо. Я… я неважно себя чувствую.

      Вера не услышала бы этого вздоха облегчения, если бы не ждала его. И дождавшись, невольно улыбнулась – как все просто… как все утомительно просто и однообразно.

      – Лучше принеси мне вина.

      – Ты уверена? Может, чаю? Или…

      – Вина, – обрезала Вера и поняла, что да, именно вина ей хочется. Темно-красного, кисло-сладкого, обволакивающего небо и унимающего жар в горле.

      – Ты же не пьешь…

      И зря. С вином ей было бы легче жить. Но печень Веры вряд ли выдержит больше бокала в год. Печень следует беречь.

      Вино было кислым. Вера запивала его водой, благо в кувшине еще оставалось стакана два. Надо будет залить, чтобы на утро хватило…

      Вера сидела, глядя на собственные руки сквозь сине-зеленую, прозрачную, как чистый алмаз, воду. Поверхность ее рябила, и Верины пальцы становились то короче, то длиннее.

      Вера подумала, что могла бы написать картину.

      Сквозь