Незримое звено. Избранные стихотворения и поэмы. Евгений Сабуров

мусорной ненужной ссоре.

      Сердобольные врачи

      понимают наше горе.

      Понимают, поднимают,

      опускают, засыпают,

      черной кошкой низко-низко

      пробираются к трамваю,

      объяснительной запиской,

      морщась, на хуй посылают

      наших недовольных близких.

      Шаг за шагом, день за днем

      мы с тобой идем вдвоем.

11.

      Повсюду пепельное утро,

      на столике багровый чай,

      а за стеною златокудрой

      моё желанье и печаль.

      На время я тебя оставил,

      площадка голая светла,

      ступенька стертая блистает —

      поодаль жизнь моя прошла.

      Я целиком, еще не рублен

      с того булыжника пошел,

      смолой задет, лучом обуглен,

      с тавром вколоченным в плечо.

      О, если бы заметить сразу,

      о, если бы понять, что нет

      отмены сделанному, сказанному,

      нарвавшемуся на ответ!

      Но и клейменый бык бессмыслен.

      Булыжник сер. Она туда,

      а мне – ради неё – всё кислым

      шибает в нос моя езда,

      моё разбрызганное лето,

      рукопожатья и толчки

      и чай до розового света

      на пепле утрешней тоски.

12.

      Тот, играющий со мной

      белый отблеск дней-огней,

      этот, черен и проворен,

      пучезарен, тучевздорен,

      чьей-нибудь хотя б виной

      кто-нибудь хоть покрасней!

      Но дебело черно-бело

      поездное сердце вдовье —

      чушкою одервенело,

      шавкою осатанело.

      Тот ли поезд этот поезд,

      на котором еду я,

      не по делу канителю,

      украшаемый любовью,

      тело пестрое крутя.

      Дело наше нехитро:

      темное осталось темным,

      светлое всегда добро,

      а вот жил и вот не помню.

      Я стою посередине,

      зеленею весь в слезах.

      Что осталось в поездах?

      Я не помню – ты невинен.

      Все я выжал из того,

      что намеком-экивоком

      можно выдать за тавро

      в размышлении глубоком.

13.

      Балдеж, кто понимает. Подрастая, мы

      становимся похожи на верблюда,

      и съеденное в детстве блюдо

      всё прыщет соками в умы.

      О, произвольный выворот горба

      налево и направо и налево!

      Гуляй туда-сюда краюха хлеба,

      двоюродная спелая сестра.

      Бабуля, ах, бабуля, ах, бабуля,

      ну, неужели так уж никуда?

      Я жить хочу, меняя города,

      а ты висишь луной на карауле.

      Любая блажь доказывает лишь,

      что я не самозванец, я мол здешний.

      Рванусь, а ты уже поспешно

      и наплывешь и тусклая стоишь.

      Скажи, но если имя – это имя,

      а мы лишь удержаться не сумели,

      а важно то, что есть на самом деле,

      как жить мне, если я не с ними?

      Но ты мне говоришь, что «есть»