«Одноэтажная Америка». Владимир Познер

еще:

      «В последний раз мы смотрели на пустыню наваго, удивляясь тому, как в центре Соединенных Штатов, между Нью-Йорком и Лос-Анджелосом, между Чикаго и Нью Орлеаном, окруженные со всех сторон электростанциями, нефтяными вышками, железными дорогами, миллионами автомобилей, тысячами банков, бирж и церквей, оглушаемые треском джаз-бандов, кинофильмов и гангстерских пулеметов, – умудрились люди сохранить в полной неприкосновенности свой уклад жизни».

      Совершенно определенно хочу сказать: нет, не сохранили. Почему-то стоит перед глазами такая картинка: в отделе молла, отведенном для детей, индейский мальчик лет пяти сидит верхом на пластмассовой лошадке-качалке и с веселым гиканьем погоняет ее. А неподалеку сидят за столиком его родители – пузатые карикатуры на Чингачгука – и уплетают фаст-фуд, запивая его большими картонными стаканами кока-колы.

      В день нашего приезда на одной из городских площадей в рамках фестиваля индейской культуры состоялся вечер индейских танцев. Под барабанную дробь и звук свистулек представители разных племен в традиционном убранстве плясали. Лично у меня это зрелище вызвало лишь щемящее чувство жалости и тоски по чему-то такому, что ушло навсегда. Один из музыкантов по имени Фернандо оказался, как он сам сказал, «пропагандистом культуры» своего народа. На следующий день мы приехали к нему в резервацию – в небольшое поселение, где живут индейцы племени зуни-пуэбло. Такой нищеты я давно не видел.

      Плохенькие дома, кучи мусора, бродячие голодные собаки. В доме Фернандо причудливое смешение современной цивилизации и остатков «индейского». Его мать, женщина престарелая, целыми днями сидит у огромного плазменного телеэкрана, уставившись в нескончаемый поток «мыла». Фернандо сидит за столом и ест, откладывая маленькие порции овощей для «добрых духов», прося их о дожде. При этом он сообщает мне, что он, как и большинство жителей поселения, католик. На улице его жена подкладывает в глиняную печь дрова и, когда они прогорают, засовывает туда приготовленное ею тесто. Через несколько часов будет готов хлеб.

      – Двадцать семь больших хлебов, – говорит она с гордостью.

      – Двадцать семь? – переспрашиваю я. – А зачем столько?

      – Для семьи и на продажу, к нам приезжают из других поселений, где нет печей. Там уже забыли, как это делается.

      Зрелище тягостное.

      – Как вы предпочитаете, чтобы вас называли, – спрашиваю я Фернандо, – туземным американцем или индейцем?

      – Да мне как-то все равно, – отвечает он, – хотя я больше привык считать себя индейцем.

      – А как вы относитесь к слову «резервация»?

      Фернандо пожимает плечами, улыбается и молчит. Потом говорит:

      – Знаете, до 1924 года нам, индейцам, было запрещено покидать резервации. Сейчас все-таки стало получше.

      Выхожу на улицу и вижу, как Ваня помогает хозяйке с дровами. Брайан на полном серьезе говорит ей:

      – Спасибо большое. А то до сих пор я не видел, чтобы он работал.

      Ваня