На войне как на войне (сборник). Виктор Курочкин

слушались. Они против воли подгибались, семенили. И Василий Ильич не мог понять, что сильнее давит на них и подгоняет: тяжелая связка кольев за спиной или печально-угрюмые глаза Коня.

      Дотемна Овсов ставил ограду и, отказавшись от ужина, сразу лег спать.

      – Надорвешься сдуру-то, – заметила Марья Антоновна.

      – Надо, Марья, надо, – пробормотал муж, засыпая.

      На его хлопоты Марья Антоновна смотрела равнодушно:

      – Потешится-потешится и бросит.

      После того как Матвей, усмехаясь, сказал: «Землянику, Марья, у нас ребятишки в лесу собирают, а в огороде ее разводить – одно баловство», – Овсова решила, что делать в Лукашах ей нечего. Теперь она считала себя только дачницей. День за днем она сидела под окном или на крыльце и все больше спала.

      Василий Ильич уставал. Но в этой усталости было что-то новое, отличное от прежней жизни… Он словно помолодел.

      Однако Василия Ильича все еще не покидало и чувство затаенного страха. Он не решался порвать с городом раз и навсегда.

      «Пусть будет само собой, постепенно, – рассуждал Василий Ильич, медля со вступлением в колхоз. – Успею еще подать заявление, это никогда не поздно».

      Василий Ильич задумал обзавестись хозяйством, но сделать это без чьей-либо помощи, своими силами, чтобы не быть никому обязанным.

      Лошадь – вспахать огород – он решил взять у цыгана Мартына… Мартын жил «на зимних квартирах» – в бесхозной избе в два окна. Стояла изба на отшибе, на глинистом бугре, и продувалась насквозь ветрами. Нижние венцы у нее подгнили, и если бы стены не поддерживались со всех сторон подпорками, изба давно бы рассыпалась.

      Мартын готовился в поход. Из рябиновых хлыстов цыган гнул обручи и ставил их на телегу. Около дома цыганка готовила обед. Столом ей служила входная дверь, которая не закрывалась, а ставилась на ночь. Два цыганенка, оборванные, нечесаные, чумазые, играли в чехарду. Они первыми заметили Василия Ильича и, подтянув штаны, подбежали к Овсову.

      – Дядь, дай денежку, на животе спляшем! – загалдели цыганята и, не получив согласия, заголосили:

      Сковорода, сковорода, сковорода горячая,

      Полюбила лейтенанта – дело подходячее!

      Потом шлепнулись на землю и, изобразив таким образом танец на животе, вскочили и протянули свои грязные ладошки.

      Василий Ильич сунул им двугривенный.

      Подошел Мартын – низкорослый цыган с маленькой лохматой головой. Трудно было рассмотреть его лицо, так густо оно обросло. Черные жесткие волосы лезли из шеи, ушей, ноздрей и даже из глаз.

      – Я к тебе, Мартын, по делу, – проговорил Овсов, пожимая костлявую руку цыгана, которую тот насильно сунул Василию Ильичу.

      Мартын пристально с ног до головы осмотрел Овсова и сказал:

      – Коня не дам: кормить коня надо. Скоро в дорогу айда.

      – Ну, раз не дашь, то о чем говорить, – обиделся Овсов и поворотился идти.

      Мартын схватил его за рукав:

      – Стой! Я раздумал. Дам коня. На один день дам.

      – Мне больше не надо.

      – Эх, голова! Так бы и говорил, на один день. А то – «дай коня».

      – Сколько