Тысячелетний воин Ярополк. Игорь Валерьевич Осипов

до Царьграда. Пряность такая. Её тамо все едят. Ныне не упускаю возможность выторговать у купцов по бросовой цене. Я-то знаю истинную цену.

      – Ты в Царьграде был? – неподдельно удивился Мирослав.

      Я вернул скакуна на дорогу, поглядел на медленно ползущий обоз и кивнул.

      – Я с купцами дважды ходил. Красивый город, богатый, и там всегда лето.

      – Когда же ты успел?

      – А когда Ждана, жена моя, померла от ветряного мора, тогда и подался куда глаза глядят.

      Мирослав покачал головой, мол, дело житейское. Эта зараза многих уносит каждое лето и каждую зиму.

      – Ей было вот столько годов, – произнёс я, и начал считать по пальцам, – десять да ещё шесть. Мне на год больше, то бишь десять да семь.

      – Ты счёту обучен?

      – И счёту, и грамоте, – ухмыльнулся я, – полезные умения.

      – Я бы побывал в Царьграде, да пять девок у меня, проклятущих, и все погодки. И всем на приданное горбатиться надо, – вздохнул Мирослав. – Сызнова жениться не хочешь?

      Вот не любил я, когда меня спрашивают о женитьбе. Перегнувшись в седле к самой земле, на тихом ходу Сплюшки сорвал горсть спелой костяники. После сунул ягоду в рот и потянулся за пазуху и вынул оттуда потайной мешочек.

      – Не хочу пока. Ждану я не любил, но привечал, женившись по указке матушки, но и не бил её, да и бранил нечасто. Хорошая она была, ласковая и работящая. А после смерти не вижу ей замену, – ответил я, высыпав на ладонь несколько серебряных чеканок. – У охотников пушную рухлядь взял, да в Византии продал. Часть себе на час невзгод оставил, а часть на всякие безделицы пустил. Вроде бы всего пять сороко́в меха, а серебра много выторговал.

      Я потряс монеты на ладони, потом подцепил перстами две висюльки заморские, из чахлого золота сделанные. Хоть и нечисто злато было, а всё одно не темнело со временем, да и не смог я прицениться к чистому злату, шибко дорого.

      – Как найду девку. Чтоб душа к ней легла, так вложу в белы рученьки, да скажу, будь моей навек. А пока нет такой.

      – Ну-ну, – усмехнулся сотоварищ, и погладил ухоженную тёмную бороду, в которой уже виднелся редкий седой волос.

      – Пру-у-у, – донеслось издали, когда обозные начали останавливать коней. То старшина обоза дал приказ на отдых. В тот же час разночинный люд схватил берестяные баклажки и дублёные меха, дабы из реки набрать тёплой и слегка пахнущей тиной воды для похлёбки, а то и иные черпали ладонями и пили. Из рощи раздался треск ломаемого сухостоя.

      – Стоит, – буркнул Мирослав, показав на одинокого всадника, одетого в дорогущую позолоченную стальную дощатую броню, именуемую в Царьграде пластинчатым доспехом, да с полированным зерцалом на груди, на котором был вычеканен падающий сокол. Низ кольчужных рукавов и её подол, свисающий из-под брони, был красным от медных колец, сделанных не столько для ратной нужды, сколько для бахвальства.

      – Ага, пыжится, – с усмешкой согласился я с товарищем. Княжий братец Ратибор был из робичей. Старый князь обрюхатил челядинку, а отпрыска признал и стал привечать.