Нормандская лазурь. Наталия Полянская

случаях. Только Ольга остро ощущала – чем дальше, тем сильнее, – что Никиты с ними нет. Черт побери, как быстро она привыкла, что их снова трое, что былая дружба на троих вернулась.

      В школе их дразнили «три мушкетера», хотя Ольга за мальчишку не сошла бы при всем желании: она и в детстве любила наряжаться. Любила даже школьную форму, которая, впрочем, быстро сменилась вольным стилем – платьицами и юбками, их с удовольствием покупала дочери мама. Однако все это не означало, что Оленька трепетала перед опасностью. Если мальчишка дергал ее за косичку, она бросала портфель на землю и, зло прищурившись и уперев кулачки в бока, говорила: «Щас врежу». И все знали: врежет. Она с Женькой подружилась, потому что едва не поколотила, когда он налетел на нее в коридоре. Женя был щуплый, хилый, носил очки и обожал читать; это увлечение – читать он не переставал даже на ходу – в буквальном смысле натолкнуло его на Ольгу. Услышав ее любимое «Щас врежу», Ильясов снял очки, сунул их в портфель и сказал:

      – Да, Шульц, врежь, ты права. Я виноват. Извини.

      Разумеется, драться они не стали, подружились, и через некоторое время Ольга стала общаться и с лучшим другом Жени – Никитой, и это было... Ну да, школьные годы чудесные...

      Потом все изменилось, конечно. Хотя казалось, что не изменится.

      На стене замка оказалось немноголюдно и дул ветер. Это был совсем не тот ветер, что внизу: здесь ощутимее, чем раньше, пахло свободой. Пахло, конечно, морем и водорослями, теплыми камнями, согретыми за день солнцем, и травой, и еще чем-то неуловимым, чему Ольга не знала названия. Она стояла, держась руками за камни, которые положила здесь чья-то рука много сотен лет назад – для того, чтобы не прошел враг, а не для того, чтобы какая-то Ольга Шульц однажды явилась сюда и прикоснулась. Город царапал небо шпилями церквей, Женька что-то говорил рядом – кажется, зачитывал абзац из захваченного с собой путеводителя, – но Ольга почти не слушала. Ей хватало просто стоять здесь. Стоять, смотреть и чувствовать.

      – Ты что, устала? – спросил Ильясов.

      – Не-а. Сколько времени, Жень?

      – Половина шестого. Да ты не бойся, мы успеем.

      – Я и не боюсь...

      Женька помолчал немного, а потом произнес таким особенным голосом, который предвещает разговоры, в приличном обществе называемые серьезными:

      – Оля, а можно я задам тебе личный вопрос?

      – Ну давай, – согласилась она, сдвигая очки на макушку.

      – Ты на меня не обижаешься, что я тебя в это втравил?

      – Нет. Почему я должна?

      – Ну... – Ильясов вздохнул, снял с плеча рюкзак и принялся запихивать туда камеру – видимо, чтобы руки занять и не смотреть на Ольгу. – Я, честно говоря, когда тебя просил, не думал, что ты согласишься. Вы же с ним ссорились, и серьезно. Да?

      – Это все дела прошлые, Жень, – сказала Ольга беспечно. – Теперь мы просто друзья. Проехали и забыли... Давай спускаться, чтобы этот брошенный друг нас не заждался. А по дороге купим кофе, булок и еще какой-нибудь ерунды? Туризм туризмом, но нужно как-то дожить до ужина...

      Но отправиться за Никитой в «Мемориал»