История, в которой что-то происходит. Янос Ли Рувер

смотрю в окно – там огромный глаз Читателя. Проходя мимо, Он останавливается и решает посмотреть, как продвигаются мои дела. Я смотрю на стол. На нём в цикличном повторе – падает тощая фигурка в белом с башенки минарета. У католического собора раскрывается крыша и внутри лежит тряпичная, в папском одеянии, кукла. «Янос, думать только о себе это ведь в порядке человеческой натуры и в природном порядке вещей, правда?», – пищит кукла, моргая своими пластмассовыми глазёнками.

      Комната наполняется трупным запахом.

      Я ощущаю решимость и невысказанную злобу отчаявшегося убийцы. Я чувствую, как он бежит по тёмному парку. Как холодный воздух обжигает его внутри. Как перед ним бежит тот, кого следует догнать. Как необходимо через символ и решаемые загадки передать то, чего другие не хотят понять своими глупыми мозгами. Но только, что именно они не могут понять? Я раскрываю свой рот так широко, что мои челюсти образуют угол в 180 градусов, это приносит чудовищную боль, от которой я слепну.

      Жирный блестящий свет.

      Он вдруг резко пропадает по причине…

      – …а почему именно эта надпись? – спрашивает меня Илья, проворачивая в воздухе тонкой женской рукой.

      Он говорит мне в правое ухо.

      Я сижу на диване, на площадке ток-шоу. Нет зрителей, нет операторов, нет редакторов, ассистентов. Пустая студийная площадка. Только я, петличка микрофона на моей рубашке и это странное существо: симбиоз Ильи и Майер.

      Пересыхает во рту.

      Это неправильно.

      – Потому что для эээ… Атеиста это является правдой… – говорю я, покрываясь липкой испариной.

      – Но зачем… Её писать? – воображаемым шёпотом спрашивает Бурый, появляясь рядом со мной на диване слева.

      – Это… – ток крови бьёт по моим мозгам, всё сильнее, с каждым толчком сердца, суживая сознание. – Это вызов, это крик.

      – Интересно… – шепчет возникший на месте камеры-один художник с пирсингом в носу.

      – Не обращай внима-внимания, – профессиональной скороговоркой бормочет Илья-Майер, – этот педик зарисовывает прямой эфир. Такая у него ра-бо-та.

      Бурый кладёт мне свою ладонь на плечо и притягивает к себе, будто отбирая у Ильи-Майер. Касание пахнет масляными красками. Голосом розового цвета Бурый сообщает мне в левое ухо:

      – Он подсматривал, как ты трахаешь его жену.

      Я обнимаю Эву, такую приятную, такую родную.

      Податливую, отзывчивую моим жадным ласкам.

      Я чувствую, как бьётся её сердце. Я не могу надышаться её сладостным запахом. Я целую её точёное лицо, трогаю её волосы, мну её ладони, сжимаю её грудь, трогаю её бёдра, трогаю, трогаю, трогаю её всю.

      Это одна из наших последних встреч. Мне не хочется терять её, хоть я и понимаю, что никогда и не обладал ею полностью.

      Мы лежим в полной тишине, обнявшись, без движения.

      Молча.

      Через долгое время она шепчет мне прямо в ухо, приятным шёпотом, касаясь своими мягкими губами:

      –