Андреевский флаг. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

Фридрих-Ганс, командир пехотного полка, с супругою Марианной.

      – Тэк-с, тэк-с, далее. Не томи!

      – Алаповский Василий, боярский сын, с женой Иустиной Матвеевной… Князь Андреевский, вдовец, с недорослем своим Степаном… Камер-фурьер Бабкин Даниил Дмитрич, тоже вдовец… без отпрысков? – Жена искоса, с опаской посмотрела на мужа. Тот раздраженно наморщил переносицу, дрогнул усами:

      – Значит, без отпрысков, коль не указано! Ишь, заноза! Дале давай, не сбивай…

      – Баранов Павел Тимофеевич, потомок онемеченного русского дворянского рода татарского происхождения, с супругою Олимпиадой… А… это, Ваня?

      – Да черт с ним… пусть будет, нынче обласкан государем, вдруг что…

      – Граф Барятинский с женой… Веккерштейн… Ой, Ваня, а тут тобой большой вопрос поставлен. Это как понимать? Кто он?

      – А бес его знает, из новых кто-то… Но…

      – Так вопрос твой зачем?

      – «Зачем, зачем»! – Граф с бурным негодованием посмотрел в глаза жены и, поведя плечами, сплюнул перекипевший шлак слов: – Хрен его знает, душа моя! Да фамилия, помилуй Бог, уж больно неблагозвучная, жидовская, верно, ась? Век-кер-штейн. Хм, еще бы фон Веккерштейн – туда-сюда, мог бы за немца сойти… А так: не то заяц, не то рак… Беда…

      – Так что же? – Евдокия Васильевна вкрадчиво, почти шепотом спросила: – Прочерк?

      – Ай, вычеркни к дьяволу… Христопродавцев мне еще тут не хватало! Ан нет, вдруг да!.. – Он поднял указательный палец и крепко наморщил лоб. – Ну, Бог с ним. Я человек доступный… Пусть будет, поглядим, что за гусь…

      – Да будет, Иван Евсеевич, лоб в гармошку собирать. Полно, ваше сиятельство. Список блестящий, как Бог свят: что ни стул, то княжеский, графский или баронский титул, что ни столовый прибор, то особы, приближенные к государю… Ох, высоко летаешь, Ваня, дажить оторопь берет. Знаешь…

      – Что, пугает? – Граф пробежался по списку тяжелым, негнущимся взглядом.

      – Ну, не скажу, что пугает, но настораживает… Как бы это… – Евдокия Васильевна поджала губы.

      – Ой, хватит, Бог с тобой, рыбка моя. – Он клюнул ее твердыми губами в ровный, точно но нитке прочерченный пробор. – Ну-т, легче?

      – Мне – да, а вот ты, Иван Евсеевич… ой, не сгори в своих хлопотах…

      Он притянул ее к себе, уперся в ее лоб своим и, сыро дохнув наливкой, спросил:

      – Ты еще терпишь меня?

      – А как ты думаешь?

      – Любишь?

      Она устало чмокнула его в губы, будто сказала: «Люби такого самодура… Змея Горыныча! Вечно как черт из табакерки! Ну, чего сорвался нынче с цепи?» И уже вслух продолжила:

      – Ох, Иван Евсеич… сил моих больше нет. Устала я от тебя, от твоих затей, выпивки. Не могу больше видеть тебя такого мерзкого, жуткого, гадкого… Еще и сестер-богомолок моих приплел. Их уж второй год по твоей милости у нас нет. Ни их, ни мужей ихних…

      – И сла-а-ава Богу, душа моя. Ты лучше обними меня… и молчи! – с упреком наставил он. – Потом можешь и говорить, погодя,