Кубок метелей. Андрей Белый

сладко ахнувшей вьюгой.

      За стеной у него незаметно взлетали столбы: но за стеной призывали его, как в детские годы, куда-то.

      Обернулся. Пошел назад.

      Снеговые столбы, выраставшие, – ниспадали, ниспадавшие, – таяли.

      Они встретились. Глаза блеснули. Склонились в серебряных тенях.

      Они встретились, где лампадный огонек кропил пурпуром снега, озаряя образ Богородицы,

      Глаза ее блеснули любовью, когда склонилась пред ним в сквозных вуалях, в осеребренных соболях; золотою головкою клонилась желанно, пурпуровым вздохом уст затомила: это все в ней радостно пело.

      Это сон сбежал с его черных ресниц. Да, на вздох ответила вздохом, на желанье – желаньем.

      Столкнулись. Но разошлись. Но шаги их замерли в отдалении.

      Затомила, сон сбежал; ответила вздохом: но разошлись.

      Он думал о ней. Она о нем думала. Пышно взлетели снега, пышно падали; то секли колко, то ласково щекотали под воротником.

      В ней он узнал свою тайну. Что она в нем узнала?

      Она была ему милая, а он – ей.

      До встречи томились, до встречи искали, до встречи молились друг другу, до встречи снились.

      Над фонарем стоял световой круг.

      Стоило подойти ближе, и фонарь втягивал в себя световой, на снегу трепещущий круг.

      Он шел.

      Снеговые круги – круг за кругом, – незаметно втягиваясь в стекло фонаря, незаметно истаяли перед ним.

      Вновь за спиной они вырастали.

      Сладкая была дума о ней, сладкая о Господе тайна: значит, Господь был среди них. Грустно позвал, как и в детские годы, куда-то.

      Обернулся. Пошел назад. Никого не было.

      Световые круги, выраставшие, – таяли, таявшие, – вырастали.

      Обернулся. Пошел назад.

      Световые круги, таявшие, – вырастали, выраставшие, – таяли.

      Кто там стоял и глядел на него долгими, синими взорами?

      Вьюжные рои взвихрились у домов. Подворотни мягко гремели, когда снежные горсти то взлетали, то ниспадали. Все покрылось матовым инеем.

      В окне вздохнули: «Кто может заснежить все?»

      Вьюга сказала: «Ну, конечно, я!»

      Грустно задышала и бросила под ноги новые снеги. Новые стаи взвизгнувшей пыли стремительно ринулись из-под забора в синий бархат ночи, мимо с гудением пронеслись и облепили, холодя, оконные стекла.

      Белые шмели роились у фонарей.

      Белый бархат мягко хрустел у его ног: горсти бриллиантов и расцветали, и отгорали.

      Его глаза то грустили, то радовались лазурью, а золотая бородка покрылась матовым инеем.

      Смеялся в белый снег: «Кто может мне запретить только и думать о ней?»

      Пробегал мимо фонаря. Кто-то невидимый шепнул ему: «Ну, конечно, никто!..»

      Нежно поцеловал и бросил под ноги горсть бриллиантов. Да: цветущую горсть.

      Стаи брызнувших мошек ослепительно понеслиеь из-под ног на белом бархате снега.

      Крутил у подъезда золотой ус: «Никто не может мне запретить только и думать о ней».

      «Думать о ней».

      Звонился.

      Мимо него с гудением пролетали рои: белые пчелы облепили, холодя,