Симфония. Андрей Белый

перегоняя друг друга.

      В тот час философ возвращался домой своей деланной походкой, неся под мышкой Критику чистого разума.

      Ему встретился на извозчике господин в котелке с рыжими отпрысками бороды.

      Он сосал набалдашник своей трости, напевая веселую шансонетку.

      Обменялись поклонами. Философ с деланной небрежностью приложил руку к фураялке, а сидящий на извозчике раздвинул рот, чтобы обнаружить свои гнилые зубы, и приветственно повращал кистью руки.

      Не был он умником, но отец его отличался умом…

      И то место, где они взаимно почтили себя приветствиями, опорожнилось… Справа виднелась спина философа и корешок Критики чистого разума, а слева – согбенный извозчик погонял свою клячу, увозя седока.

      А над пустым местом из открытого окна раздавались плачевные звуки: «Аууу, аууу».

      Это консерваторка пробовала голос.

      Философ позвонил. И когда ему отворили, он швырнул на стол Критику чистого разума, а сам в беспредметной скуке упал на постель.

      Последняя его мысль была такова: «Кант без Платона – туловище без головы». Он заснул и в мыслях своих был как бы без головы.

      А бюст Иммануила Канта укоризненно качал головой и показывал язык спящему философу, стоя на письменном столе.

      Философ спал. А над ним сгущались тени, вечно те же и те же, суровые и нежные, безжалостно мечтательные.

      Сама Вечность разгуливала в одинокой квартире; постукивала и посмеивалась в соседней комнате.

      Садилась на пустые кресла, поправляла портреты в чехлах.

      Уже книжные шкафы бросали суровые тени, и тени встречались и, встречаясь, сгущались… Точно прятались в тени.

      Но там никого не было, кроме Иммануила Канта и Платона, стоявших в виде поясных бюстов на столе.

      Кант жаловался Платону на тугоумие молодого философа, а философ спал в час вечерних сумерек с бледным, ироническим лицом и сжатыми губами… И малый ребенок мог придушить его.

      Его обдувал свежий ветерок после жаркого дня, ворвавшийся из открытого окна.

      Из открытого окна неслись удары по мягкому: это жители подвального этажа выбивали пыль из мебели, вытащив ее на двор.

      И он проснулся; и первою мыслью его была мысль о невозможности соединений учений Канта и Платона; и он поднял усталую голову со скомканных подушек; и он содрогнулся от вечернего холода.

      И прямо в глаза ему смотрел резко очерченный месяц на темной, эмалевой сини… красный месяц.

      Он вскочил в ужасе и схватил себя за голову; как безумно влюбленный, впился в бледнеющий круг.

      Если бы снаружи заглянуть к нему в окно, страшно было бы увидеть лицо его, бледное, затененное, усталое.

      Вечно так же и так же он глядел в дни весенних полнолуний.

      Его нервы шалили, и он обратился к валерьяновым каплям.

      А в соседней комнате висело огромное зеркало, отражавшее в себе вечно то же и то же.

      Там был ужас отсутствия и небытия.

      Там лежала на столе Критика чистого разума[1].

      Была полночь.

1

«Критика чистого разума» – сочинение Иммануила Канта (1724–1804) – немецкого философа и ученого, родоначальника немецкой классической философии.