Океан. Леонид Андреев

не люблю моего жениха. Ты слышишь, Дан?

      Дан неохотно поворачивает голову.

      – Я уже давно слышу это, Мариетт. Скажи отцу.

      – Где моя мать, Дан?

      – Ого! Опять ты бесишься, Мариетт? Ты слишком много смотришь на море – да. Вот я скажу, скажу отцу, да.

      Скрывается в церкви, откуда вскоре доносятся звуки органа; слабые в первых протяжных, тяжело задумчивых аккордах, они быстро крепнут. И страстной тоскою своих человеческих напевов уже борются они с глухой и сумрачной тоской неутомимого прибоя. Как чайки в бурю рыскают звуки между высоких валов и выше подняться не могут на крыльях отягченных; держит их вечный и грозный океан в плену своих диких и извечных чар. Но поднялись они – и уже глуше шумит опустившийся океан; еще выше – и уже бессильно колышется внизу тяжелая, почти безгласная громада; звучат иные голоса в просторе светозарных далей. Одна тоска у дня, другая тоска у ночи – и вечным рабом вдруг кажется гордый, вечно мятущийся, черный океан.

      Прижавшись щекою к холодному камню стены, слушает одинокая Мариетт и примиряется с чем – то, тоскуя все тише. Но вот звучат по дороге твердые и упорные шаги, скрежещет мелкий камень под крепкою стопою – и из-за церкви выходит он. Идет он медленно и строго, как те, кто не даром шатается по земле и знает оба ее конца: шляпу держит в руках, думает о чем-то, глядя перед собою. На широких плечах круглая, крепкая голова, с короткими волосами; темный профиль суров и повелительно-надменен; – и хотя одет человек в полувоенную одежду, но не подчиняет тело дисциплине одежды, а владеет ею как свободный. Складки ложатся покорно, не смеют иначе – согнет их, где надо, спокойно-сильное тело.

      Приветствует его Мариетт:

      – Добрый вечер.

      Он, уже отошедший далеко, останавливается и медленно поворачивает голову. Выжидательно молчит, точно жалея расстаться с безмолвием.

      – Это мне сказано: добрый вечер? – спрашивает наконец.

      – Да, это вам. Добрый вечер.

      Он молча смотрит.

      – Ну, добрый вечер. Меня первый раз приветствуют в этой стране, и я удивился, услыхав твой голос. Подойди ближе. Отчего ты не спишь, когда все спят? Ты кто?

      – Я дочь здешнего аббата.

      Он засмеялся:

      – Разве у попов бывают дети? Или в вашей стране особенные попы?

      – Да, особенные.

      – Теперь я вспоминаю: Хорре что-то рассказывал мне про здешнего попа.

      – Кто этот Хорре?

      – Мой матрос. Ну, тот, что покупает у вас джин…

      Он снова несколько неожиданно засмеялся и продолжал:

      – Да, он рассказывал что-то. Это твой отец проклял папу и назвал свою церковь свободной?

      – Да.

      – И сам сочиняет молитвы? И сам с рыбаками ходит в море? И своими руками наказывает тех, кто его не слушается?

      – Да. Я его дочь. Меня зовут Мариетт. А как зовут вас?

      – У меня много имен. Какое же тебе назвать?

      – То, которым вас крестили.

      – А почему ты думаешь, что меня крестили?

      – Тогда то, которым называла вас мать.

      – А почему ты думаешь, что у меня была мать? Я не знаю своей матери.

      Мариетт