Мастер и Маргарита / Master i Margarita / Der Meister und Margarita. Михаил Булгаков

hatte, und …

      Точно на том месте, где была груда платья, остались полосатые кальсоны, рваная толстовка, свеча, иконка и коробка спичек. Погрозив в бессильной злобе кому-то вдаль кулаком, Иван облачился в то, что было оставлено.

      Тут его стали беспокоить два соображения: первое, это то, что исчезло удостоверение Массолита, с которым он никогда не расставался, и второе, удастся ли ему в таком виде беспрепятственно пройти по Москве? Все-таки в кальсонах … Правда, кому какое дело, а все же не случилось бы какой-нибудь придирки или задержки.

      Иван оборвал пуговицы с кальсон там, где те застегивались у щиколотки, в расчете на то, что, может быть, в таком виде они сойдут за летние брюки, забрал иконку, свечу и спички и тронулся, сказав самому себе:

      – К Грибоедову54! Вне всяких сомнений, он там.

      [79] Глава 5

Было дело в Грибоедове

      Da Ivan in seinem seltsamen Outfit auffällt, meidet er auf dem Weg zum »Griboedov-Haus« belebte Straßen. Das »Griboedov« steht ausschließlich privilegierten Mitgliedern des Schriftstellerverbandes »Massolit« zum Amüsement und zum Erhalt von Begünstigungen – etwa der Zuteilung einer Datscha oder eines außergewöhnlichen Urlaubsortes – zur Verfügung. Darüber hinaus bietet das Restaurant des »Griboedov«, das der diabolische, mit einem Piraten verglichene Arčibal’d Arčibal’dovič leitet, auserlesene kulinarische Köstlichkeiten für wenig Geld, von denen der ›normale‹ Sowjetbürger nur träumen kann. Der Erzähler nimmt den Leser an die Hand (»читатель! За мной!..«), führt ihn durch die Räumlichkeiten und stellt einige Schriftsteller vor, darunter zwölf Literaten, die vergebens auf eine Besprechung mit Berlioz warten. Eine religiöse Anspielung auf die zwölf Jünger beim Abendmahl mit Christus ist vom Autor gewollt. Überhaupt spart Bulgakov in diesem Kapitel nicht an ironischen Untertönen und satirischen Mitteln, um eine groteske Atmosphäre zu schaffen, die das dekadente Leben der privilegierten Literaten- und Intellektuellenwelt entlarvt. So tragen etwa die erwähnten Schriftsteller sprechende Namen, wie Pavianov, Podložnaja – von подлог: (Ver-)Fälschung –, Poklёvkina (von клевать: picken, hacken), Glucharёv (von глухóй: taub)oder Bogochul’ski (von богоху́льный: ketzerisch, gotteslästerlich); der Ort Perelygino ist eine Verballhornung von Peredelkino, der berühmten und bevorzugten Literatensiedlung außerhalb Moskaus. Eine ausschweifende Riesenparty der Schriftsteller beginnt mit einem »Halleluja«-Ruf um [80] Mitternacht in dem als Hölle dargestellten Restaurant – gleichsam eine Vorausdeutung auf den Großen Satansball in Kapitel 23. Die Nachricht von Berlioz’ Tod schreckt die ekstatisch feiernde Gesellschaft für einen Moment hoch, doch …

      А ресторан зажил своей обычной ночной жизнью и жил бы ею до закрытия, то есть до четырех часов утра, если бы не произошло нечто, уже совершенно из ряду вон выходящее и поразившее ресторанных гостей гораздо больше, чем известие о гибели Берлиоза.

      Первыми заволновались лихачи, дежурившие у ворот грибоедовского дома. Слышно было, как один из них, приподнявшись на козлах, прокричал:

      – Тю! Вы только поглядите!

      Вслед за тем, откуда ни возьмись, у чугунной решетки вспыхнул огонечек и стал приближаться к веранде. Сидящие за столиками стали приподниматься и всматриваться и увидели, что вместе с огонечком шествует к ресторану белое привидение. Когда оно приблизилось к самому трельяжу, все как закостенели за столиками с кусками стерлядки на вилках и вытаращив глаза. Швейцар, вышедший в этот момент из дверей ресторанной вешалки во двор, чтобы покурить, затоптал папиросу и двинулся было к привидению с явной целью преградить [81] ему доступ в ресторан, но почему-то не сделал этого и остановился, глуповато улыбаясь.

      И привидение, пройдя в отверстие трельяжа, беспрепятственно вступило на веранду. Тут все увидели, что это – никакое не привидение, а Иван Николаевич Бездомный – известнейший поэт.

      Он был бос, в разодранной беловатой толстовке, к коей на груди английской булавкой была приколота бумажная иконка со стершимся изображением неизвестного святого, и в полосатых белых кальсонах. В руке Иван Николаевич нес зажженную венчальную свечу. Правая щека Ивана Николаевича была свеже изодрана. Трудно даже измерить глубину молчания, воцарившегося на веранде. Видно было, как у одного