Сойка-пересмешница. Сьюзен Коллинз

себе сам. Не вернется до комендантского часа – останется на улице. При малейшей угрозе безопасности его застрелят.

      Не так уж плохо. Вряд ли ему много лучше жилось в Двенадцатом, когда там никого не осталось. Только что застрелить было некому. А если сильно отощает, уж требухи я ему как-нибудь раздобуду – конечно, если будет принято мое следующее условие.

      – Я хочу охотиться. С Гейлом. В лесу, – говорю я, и в зале повисает тишина.

      – Мы не станем далеко уходить. Луки у нас свои. А мясо будем отдавать на кухню, – добавляет Гейл.

      Быстро продолжаю, прежде чем кто-то скажет «нет»:

      – Я… я тут задыхаюсь… Сижу взаперти, как… Мне бы сразу стало лучше, если бы я… могла охотиться.

      Плутарх излагает свои возражения – всевозможные опасности, риск травмы, дополнительные меры защиты, – но Койн его прерывает.

      – Нет. Пусть охотятся. Два часа в день за счет учебных занятий. Радиус – четверть мили. С рациями и маячками на ногах. Что еще?

      Бросаю взгляд на листок.

      – Гейл. Нужно, чтобы он был со мной.

      – В каком смысле? Присутствовал на съемках? Снимался вместе с тобой? Выступил в качестве твоего нового возлюбленного?

      Вопрос был задан совершенно по-деловому, без тени язвительности, но я чуть не задохнулась от возмущения.

      – Что?!

      – Думаю, с любовными отношениями пусть все остается, как есть, – говорит Плутарх. – Зрителям может не понравиться, если Китнисс слишком быстро отвернется от Пита. Тем более что она якобы ждет от него ребенка.

      – Согласна. На экране Гейл может изображать соратника. Так подойдет?

      Я молча таращусь на Койн. Та нетерпеливо повторяет:

      – По этому пункту? Все устраивает?

      – Мы можем представить его твоим кузеном, – замечает Фульвия.

      – Мы не родственники, – произносим мы с Гейлом одновременно.

      – Да, но для выступлений так, пожалуй, действительно лучше, – говорит Плутарх. – Чтобы не было лишних вопросов. В остальное время он может быть кем угодно. Еще условия будут?

      Разговор совершенно выбил меня из колеи. Послушать их, выходит, будто мы с Гейлом любовники, на Пита мне наплевать, и вообще все было притворством. Мои щеки пылают. Неужели они всерьез считают, будто я в такой ситуации размышляю, кого лучше выставить своим любовником? Да за кого они меня принимают?! От злости мне даже не надо собираться с духом перед самым большим требованием:

      – После войны, если мы победим, я хочу, чтобы Пита помиловали.

      Мертвая тишина. Я чувствую, как напрягся Гейл. Наверно, надо было сказать ему раньше, но я не знала, как он отреагирует. Потому что речь идет о Пите.

      – Он не должен понести никакого наказания, – продолжаю я. Тут мне приходит в голову еще одна мысль: – То же самое касается других трибутов, Джоанны и Энорабии.

      По правде говоря, меня меньше всего волнует судьба Энорабии. Злобная стерва из Второго дистрикта никогда мне не нравилась. Однако не упомянуть ее одну кажется неправильным.

      – Нет, – твердо