Пойте им тихо (сборник). Владимир Маканин

вчера постирать, – объясняла она. – Дел много. Собиралась, порошку купила, но не успела.

      Андрей начинал сходить с ума. Он метался по комнате – хватался то за свитер, то за пиджак, то за галстук. И ежеминутно глядел на часы: что же делать, что же теперь делать?.. Бедняга привык быть одетым как на свадьбу.

      Помучив его минуту-другую, Дашенька смеялась и открывала платяной шкаф. И наконец – звала:

      – Андрей!.. Вот – оказывается, есть одна чистая. Держи. Скорее!

      Он хватал свежую рубашку и судорожно одевался. Дашенька смеялась:

      – Везучий ты, Андрей. Могло ведь не оказаться рубашки…

      Он хватал портфель и мчался на работу. Целовал Дашеньку. И бросал ей на бегу:

      – Сегодня же все постирай. Отдай в прачечную… Нельзя же так!

      Когда она рассказывала об этих шутках у себя в корректорской, все хохотали. А Вера Викторовна признавалась, что такие шутки доставляют ей истинное наслаждение и продляют жизнь, – мужчин Вера Викторовна вообще презирала.

      – Молодец, Дарья, – Вера Викторовна глубоко-глубоко вздыхала, – так их, окаянных!

      Иногда Дашеньке хотелось собрать подруг – устроить девичник, – и оказалось, что сделать это проще простого. Как все физики, Андрей пугался надвигающегося беспорядка загодя. Достаточно было денька два в квартире не убираться, и ровно на третий день Андрей в гневе сбегал в библиотеку на весь вечер.

      Женщины собирались, они выпивали немного красного вина и выбалтывали друг другу о своих бедах и своих радостях, мирные посиделки расслабляли их, как расслабляет взгляд на озеро или на движущуюся воду ручья; для них, женщин, это было совсем немало – для них это было отдушиной.

      – Как хорошо у тебя, Дашенька! – говорили они.

      И Вера Викторовна счастливо вздыхала:

      – Так их, окаянных!

      И все смеялись.

      Само собой, перед их приходом Дашенька успевала убрать и вылизать свою квартирку до полного блеска. Чистоту она обожала.

      Если Андрею будто бы по делу (а может быть, и впрямь по делу) начинала названивать какая-то беспокойная женщина, Дашенька устраивала ему небольшую семейную сцену (то самое, что называется малым вправлением мозгов). Она – отваживала. А затем ни утром, ни вечером не притрагивалась ни к кастрюлям, ни к пылесосу, отчего в течение недели уютная квартирка превращалась в сарай, превращалась просто, быстро и без усилий, ломать – не созидать.

      Андрей выходил из себя. Пробовал бунтовать.

      – Я развожусь! – кричал он. – Хватит. Кончено.

      Дашенька молчала.

      – Я развожусь, ты слышала? Я подаю заявление!..

      – Андрюша, родной мой, ну зачем же так сразу…

      У Дашеньки уже вполне открылись глаза, широко открылись. И открывшиеся милые эти глазки видели, что при всей своей внешней лихости и яркости Андрей стал, в сущности, совершенно ручным. Еще немного усилий, и он станет как ребенок. Дашь сахарцу – улыбнется. Дашь еще – и еще улыбнется. И обратной дороги нет, потому что обратных дорог не бывает.

      Андрей и раз, и другой, и третий пробовал обидеться и сбежать