.

в окно на дерево посланий, слабых эфемерных молитв далеким и жестоким богам. Отвернулся от длинной недвижной фигуры на кровати и почувствовал, что наконец к глазам подступили слезы.

      Дверь открылась и вошла Патрисия Ферфакс.

      – Почему ты здесь? – спросила она. Потом, поняв нелепость своего вопроса, поинтересовалась: – Давно пришел? Я спала, не слышала.

      – Недавно, – ответил Джерард, утирая глаза тыльной стороной ладони.

      – Спускайся вниз. Почему без обуви? Вон твои ботинки. Обуйся. Видел его?

      – Да.

      Патрисия посмотрела на фигуру, покрытую саваном, повернулась и быстро пошла вниз по лестнице. Джерард, закрыв дверь, последовал за ней.

      – Хочешь кофе, что-нибудь поесть?

      – Да, пожалуйста.

      – Полагаю, ты всю ночь был на ногах.

      – Да.

      Они отправились в кухню, Джерард сел к отскобленному деревянному столу, Патрисия включила электрическую плиту. Джерарда и прежде и сейчас раздражало то, как по-хозяйски она распоряжалась на кухне. Он был вынужден пригласить Пат и Гидеона пожить у себя короткое время, когда тем неожиданно отказали в аренде прежней квартиры, и теперь они вели себя здесь, словно это был их дом. Он чувствовал крайнюю усталость.

      – Пат, дорогая, не суетись насчет яиц или чего другого, дай просто немного хлеба.

      – Не хочешь тостов?

      – Тостов? Да, нет, все равно. Ты сама что-нибудь ела?

      – Не могу есть.

      Джерарду стало стыдно, что он-то может.

      – Расскажи, как все случилось.

      – Прошлой ночью он чувствовал себя нормально.

      – Он чувствовал себя нормально и днем, когда я уходил, казалось, ему лучше.

      – Я дала ему лекарство, уложила поудобней и пошла спать. А в час ночи услышала, что он стонет и ворочается, так тихо, знаешь, как птица во сне… встала и пошла к нему; он не спал, но… был не в себе…

      – Бредил?

      – Да, такое уже бывало… но в этот раз очень… по-другому…

      – По-другому… как… думаешь, он понимал!

      – Он… был… испуган.

      – О господи!..

      Бедный, думал он, как это ужасно, как жалко его, бедный, несчастный.

      – Пат, прости, что меня не было.

      – Если бы ты не воспринимал эти танцы как что-то исключительно важное.

      – Он мучился?

      – Не думаю. Я дала ему то, что всегда. Но у него был такой напряженный взгляд, и он не мог лежать спокойно, словно тело было чужим и невыносимым.

      – Напряженный взгляд. Он говорил что-нибудь внятное?

      – Да, несколько раз: «Помоги мне».

      – Бедный… Обо мне спрашивал?

      – Нет. Говорил о дяде Бене.

      Бенджамин Херншоу был «беспутным» младшим братом Мэтью Херншоу, отца Вайолет, деда Тамар.

      – Он всегда любил Бена. Ты звонила Вайолет?

      – Нет, конечно.

      – Почему «конечно»?

      – Ну не звонить же ей среди ночи? Она