Остановиться, оглянуться… (Поэтический дневник). Илья Ицков

окликнул. Фантазии на тему…

      Там, на Протопоповском, я как-то встретил Генриха Боровика и, совершенно не зная друг друга, мы неожиданно разговорились. Я поведал ему о премьере Академического Малого драматического театра (Театра Европы) «Жизнь и судьба» по мотивам романа Василия Гроссмана. Его чудом уцелевший экземпляр, сохранённый любимым мною Семёном Липкиным, пришёл к читателям и заново родился в додинском сценическом прочтении. На сцене был театр, ради которого мы выстаивали когда-то длинные очереди за билетами.

      На сцене были актёры, проживающие каждый жест, каждый взгляд, каждую паузу.

      Триумф драматургии и режиссуры, триумф человеческого опыта. Запоминающиеся уроки. Актёры и мастер в финале непостижимой человеческой драмы.

      Ах, как важно понять, что театр по-прежнему жив. Жив, как штучное явление. Генрих Боровик рассказывал мне о театре 50-х–60-х, о ефремовском «Современнике», товстоноговских премьерах, о школе Зиновия Корогодского, а я делился своими впечатлениями о громких премьерах 80-х; вспоминал приезд Товстоногова в Москву, спектакль Петера Штайна, Роберта Стуруа.

      Москва сопровождала и вела по жизни, дарила неожиданные и важные встречи, разыгрывая свой увлекательный спектакль сплетения эпох. Она стала близким мне городом. Здесь живут мои дети, внуки, мои друзья. Мы вместе ходим в театр. В это непростое время он дарит радость творческой мысли, актёрской самоотдачи. Туминас, Серебренников, Додин, Бутусов, Погребничко, Женовач, Могучий, Бородин – разный театр, который жив.

      2017

      «2008 год. Москва. 36-й километр…»

* * *

      2008 год. Москва. 36-й километр по Рублёвскому шоссе. Деревянная дача, которую я снимаю. В окне – часовня Мстислава Ростроповича. Жизнь и судьба…

      Начало 70-х. Великий музыкант играет в концертном зале Брянского музыкального училища. Случайно увидел скромную афишу, написанную от руки. Тогда была запрещена не только реклама, но даже просто упоминание имени опального музыканта. Так мастера отлучали от мира за совесть, за правду.

      Для небольшой группы людей в провинциальном музыкальном училище он играл, как в последний раз, «Танец огня» де Фальи. Звучание гения, мгновения завораживающей музыки. И острая боль за мастера, за страну, которая не дорожит такими уникальными людьми.

      На долгую память осталась эта встреча с молодым, необыкновенным, неистовым в своей самоотдаче Ростроповичем.

      «Мы живем в плену у своих воспоминаний…»

* * *

      «Мы живем в плену у своих воспоминаний…» Я записал эту фразу, брошенную одним из героев какого-то французского фильма, и она словно застыла на белом листе в ожидании замечательной телепередачи Виталия Вульфа о Лидии Сухаревской.

      Время Сухаревской – это эпоха Гончарова, Товстоногова, Эфроса. И назад – в акимовские, охлопковские времена – с лестницы на лестницу, с лестницы на лестницу…

      Остановиться и оглянуться…

* * *

      В постановке Сергея Голомазова смотрю «Салемские ведьмы» Артура Миллера в Театре на Малой Бронной. В антракте подхожу к памятному стенду к 90-летию