Кайсяку для незнакомца. Елена Чернова

приказ: всё Управление поднимают по тревоге.

      – Я рад, – искренне отозвался Тамура, довольный тем, что его отвлекли от бесплодных размышлений. – Может, у нас наконец появится настоящее дело.

      – Всё ищешь возможности приложить куда-нибудь свои умения? – тонко улыбнулся Хасидзумэ. – Облавой наверняка будет заниматься Кидотай. Мы попадём в лучшем случае в охранение. Вооружённая банда – не шутки, а там наверняка не один человек замешан. И вообще, сначала надо их найти. Криминальному отделу стоит посочувствовать.

      – Да. Харада-сан только неделю назад жаловался на безделье… – усмехнулся Тамура. Значит, теперь криминалистам будет не до кайсяку. И он с чистой совестью может заняться его поисками сам. Если удастся выкроить время.

      Стояли поздние сумерки, когда Тамура переступил порог додзё, занимавшего большую часть его дома. Пустой зал был залит призрачным серым светом, лившимся в окна. Солнце давно зашло, но его лучи всё ещё блуждали меж двух зеркал – моря и неба, вечно отражающих друг друга. Казалось, этот таинственный свет пронизывает и тело, смывая суету дня, наполняя сознание чистотой и тишиной.

      Отточенным жестом Тамура переложил меч из левой руки в правую и с достоинством поклонился. Он всегда тщательно соблюдал ритуалы, даже наедине с собой. Отчасти именно они стали теми ножнами, которые защищали окружающих – и его самого – от безжалостного клинка его духа. Зная Тамуру как сдержанного человека с идеальным самоконтролем, мало кто догадывался о безумной жажде, сжигавшей его изнутри.

      Но сейчас, в одиночестве, он мог не скрывать её. Опустившись на колени напротив камидза, Тамура поднял глаза на свиток, висящий в нише. Когда-то он сам начертал на нём иероглифы. «Путь самурая – это смерть». Короткая фраза из «Хагакурэ» коснулась сердца знакомой ледяной сталью. Все поступки, все устремления он привык выверять по ней. Смерть являлась для него вершиной жизни, твёрдой опорой в бескрайней пустоте мира. Она окрашивала реальность в ослепительно яркие краски, придавала действиям правильность и прямоту, изгоняла наносное. Единственной страстью Тамуры был поединок, столкновение искусства и воли. Чем достойнее противник – тем лучше. Но схватки на татами не удовлетворяли Тамуру до конца. Он желал высшего испытания. Настоящего боя, оставлявшего только два исхода: умереть или выжить.

      А пока…

      Уважительный, официальный поклон мечу. Ладонь ощущает предвкушающее подрагивание рукояти. Ножны привычно ложатся за пояс, клинок медленно выскальзывает наружу, сияя огненным серебром. Плавный, струящийся поток. Лезвие возносится вверх – изящный изгиб ручья, застывший в металле. Ещё миг – и ручей превращается в молнию.

      Тамура исполнял одну ката за другой, от базовых до сложнейших. Взмахи, выпады, повороты. Движения ускорялись, становились свободнее и сильнее, перетекали друг в друга, пока человек и катана не потерялись в ослепительном, грозном вихре. Холодный блеск, рассекающий воздух. Ярость и безмятежность, порыв и стойкость,