Пушкинские места России. От Москвы до Крыма. Александр Васькин

молодого поэта. Как-то в один из вечеров Волконская подарила Веневитинову на память старинный перстень, найденный при раскопках Геркуланума. Он решил надеть этот перстень или на свадьбу, или перед смертью. Этому перстню Веневитинов посвятил стихотворения «Завещание» и «К моему перстню», в последнем он писал:

      Когда же я в час смерти буду

      Прощаться с тем,

      Что здесь люблю,

      Тогда я друга умолю,

      Чтоб он с моей руки холодной

      Тебя, мой перстень, не снимал,

      Чтоб нас и гроб не разлучал.

      Глубокое и неразделенное чувство к Волконской явилось одной из причин отъезда Веневитинова в Петербург в октябре 1826 г. После чего Дмитрию Веневитинову и Александру Пушкину уже не суждено было свидеться. При въезде в Петербург Веневитинов был арестован по подозрению в причастности к заговору. Проведя три дня под арестом, он заболел. После этого в марте, возвращаясь легко одетым с бала, Веневитинов сильно простудился и вскоре умер. «Как вы допустили его умереть?» – передавали современники восклицание Пушкина, узнавшего о смерти двадцатидвухлетнего поэта.

      Исполняя волю Веневитинова, друзья «в час смерти» на его руку надели перстень Волконской. Когда в 1930 г. прах Веневитинова переносили из Симонова монастыря на Новодевичье кладбище, будущей женой реставратора Петра Барановского Марией Юрьевной был найден и знаменитый перстень из Геркуланума. Он хранится ныне в Литературном музее.

      Через сто лет в этом доме состоялось уникальное собрание, посвященное тому давнему чтению «Бориса Годунова». Поэт Александр Галич вспоминал: «В зале, где происходило чтение, мы и жили… Передо мной на столе лежат пожелтевшая от времени программа и пригласительный билет на закрытое заседание Пушкинской комиссии Общества любителей российской словесности, посвященное столетней годовщине чтения Пушкиным "Бориса Годунова" у Веневитиновых. Программки были отпечатаны тиражом всего в шестьдесят экземпляров. И то это было много, потому что торжественное заседание происходило не где-нибудь, а в нашей квартире – в одной из тех четырех квартир, что были выгорожены из зала веневитиновского дома. И хотя квартира наша состояла из целых трех комнат, комнаты были очень маленькими, и как разместились в них шестьдесят человек, я до сих пор ума не приложу. Все, однако же, каким-то непостижимым образом разместились. В воскресенье двадцать четвертого октября (двенадцатого по старому стилю) тысяча девятьсот двадцать шестого года состоялся этот незабываемый для меня вечер.

      Первым, часам к шести, приехал старший брат моего отца – профессор Московского университета, пушкинист, один из организаторов этого вечера (Л.С. Гинзбург. – А.В.). Он рассеянно бродил по комнатам, теребил мягкую седую бородку, бесцельно переставляя стулья с места на место, и вообще по всему было видно, что он очень волнуется.

      И вот, наконец, пробило восемь, и начали появляться приглашенные. Они здоровались с дядюшкой и отцом, целовали руку маме, улыбались мне, но все