«Лимонка» в тюрьму (сборник). Отсутствует

всех до трусов и обыскивающие помещение. Три пластиковые бутылки, заполняемые утром водой. Попытки стрельнуть у охранников спички (сигарет, как ни странно, хватало). И разговоры.

      Разговоры вращались в основном вокруг трёх тем. Это были женщины, разные виды наркотиков и еда. Нетрудно догадаться, что самыми страстными были рассуждения о последнем. Казалось, что самым тяжёлым в ситуации ареста фактом является невозможность выйти и купить сгущёнку или грецкие орехи. Мы придумывали рецепты самых фантастических блюд и давали громкие обещания рано или поздно выйти и испробовать все гастрономические фантазии на практике. Прекрасно зная, что никто из присутствующих на воле и не вспомнит об этом. Я больше слушал, хоть это мне не свойственно. Впрочем, я всё равно получил кличку Журналист и был вынужден отвечать на долгие расспросы «третьего» об энцефалите. И еле удержался от идеи рассказать бедняге про опасность слегка свихнуться, приведя в пример историю с Летовым, писавшим в подобном состоянии альбом «Прыг-скок». Знаю, что он бы не понял, кто такой Егор, но это всё могло бы ещё больше снести ему крышу.

      В одну из двух ночей я проснулся оттого, что третий молился. Он лежал с закрытыми глазами и нервно шептал «Отче наш». Было почему-то противно, словно ты застал человека за мастурбацией. И я никак не показал, что слышу его…

      Камера невелика. Я несколько часов хожу по одному маршруту, стараясь не шуметь. Люди спят, мы вообще стараемся спать как можно дольше. Мне же необходимо движение, это успокаивает. Вроде бы в Тибете есть похожая медитация. Это как условный рефлекс, который проявляется каждый раз, когда я попадаю в камеру. Круг за кругом. Душит злость на себя.

      Совершенно неожиданно меня выдернули наверх. Следователи знали, что нельзя проводить никаких официальных действий, но им явно хотелось поговорить. Разговор не заладился. Они немного ошиблись с подходом, попытавшись взять меня на жалость. Я выслушал трагическую историю о мрачных перспективах, ожидающих пару молодых проходящих по этому делу парней, которые себе обязательно сломают жизнь. Но я могу их спасти, взяв всю вину на себя. Причём ясно, что дело туфта и меня точно выпустят после признания, Павлик-то на свободе ходит. Но если я продолжу упрямиться, то придётся передавать дело в суд, а там всё зависит от степени подлости судьи. Поэтому они предложили мне ещё чуток подумать и подписать в понедельник все нужные бумаги. Я вежливо сказал, что подумаю. Как-то не хотелось высказывать своё реальное отношение к тому, что случится с молодыми, хотя меня самого удивил мой цинизм. Мне не было их жаль: выдержат – молодцы, не выдержат… Значит, так надо. Однако, спустившись в камеру, я начал ходить кругами, пытаясь скрыть бешенство. Или стыд. Я действительно думал.

      Даже сейчас я не хочу объяснять причины, по которым я задумался о правоте своей картины мира. Скажу одно: на минуту я решил теоретически представить другую жизнь и другие решения. Я представил себе, как даю показания и выхожу на улицу. Но я не смог представить эту