Асмодей нашего времени. Виктор Аскоченский

еслибъ вы, дяденька, послушали, какъ мы объяснялись!

      – Ужь вѣрно напроказили вы тутъ, Ѳедоръ Степанычъ!

      – Я-то? Мы….

      И онъ залился громкимъ смѣхомъ.

      – Да что у васъ тутъ было? спрашивалъ Софьинъ тоже сквозь смѣхъ.

      – У кого, – у насъ? Разговоръ.

      – О чемъ же?

      – Э, о чемъ же? Да на воловьей шкурѣ не перепишешь всего, о чемъ мы говорили.

      – Вы однакожь понравились ему.

      – Ей-богу, не виноватъ въ этомъ! Ужь стало быть такое мое счастье! Но только знаете ли что, дяденька: будьте вы при нашемъ разговорѣ, чуть ли бы этотъ добрякъ не послалъ меня къ чорту, который у него то и дѣло на языкѣ.

      – Почемужь такъ?

      – А ужь такъ.

      И онъ снова расхохотался.

      – Пойду, непремѣнно пойду! говорилъ Племянничковъ.

      Сегодня же дѣлаю визитъ и дѣло въ шляпѣ.

      – Глядите, Ѳедоръ Степанычъ, предупреждаю васъ. Супруга Онисима Сергеевича совсѣмъ другая статья. Это женщина съ страшными претензіями на свѣтскость, лучшій тонъ и образованность.

      – Потрафимъ.

      – То-то глядите! Я потерпѣливѣй васъ, да и то чуть не лопнулъ съ досады отъ этого хвастовства, умничанья и кривлянья.

      – Да вы, дяденька, не умѣете. Посмотрите-ка, какъ мы выѣдемъ! Кривляться, конечно, не стану, а похвастать, поумничать – ого! на это насъ взять!

      – Не пересолите только.

      – Съ тѣмъ что извольте-съ.

      – Но ужь этотъ мнѣ мальчишка!..

      – Какой это, дяденька?

      – Тамъ вы увидите живую нравственную аномалію, пятнадцатилѣтняго франта съ папироской во рту.

      – И хорошія у него папироски?

      – Спиглазовскія.

      – Превосходно! Поздравьте меня; я у нихъ заранѣе свой въ домѣ. Ну, а барышни каковы-съ?

      – Старшая какъ будто смахиваетъ на маменьку.

      – А меньшая-съ?

      – Меньшая… милое, доброе дитя.

      – Какъ-какъ, повторите.

      – Я говорю: доброе дитя.

      – А милое-то кудажь дѣвалось? Такъ вотъ оно что! Хорошо она играла, выговаривала! Ну, слава Богу, слава Богу, на силу-то сказали вы по человѣчески!

      – Чтожь вы тутъ находите такого? спросилъ Софьинъ, покраснѣвъ слегка.

      Вмѣсто отвѣта, Племянничковъ, заложивъ руки, началъ ходить и запѣлъ самымъ страстнымъ голосомъ:

      На толь, чтобы печали

      Въ любви намъ находить,

      Намъ боги сердце дали,

      Способное любить.

      – Какіе пустяки поете вы! съ неудовольствіемъ сказалъ Софьинъ.

      – Пустяки, такъ пустяки, а я все таки поздравляю васъ.

      – Съ чѣмъ?

      – Скажу послѣ, теперь не время. Побѣгу переодѣнусь да и того… ахъ, дяденька, хорошо, что вспомнилъ, – пожалуйте на извощика. Подлецъ Павлушка въ кредитъ ужь не желаетъ возить, а пѣшкомъ съ визитомъ къ такимъ аристократамъ, какъ Небѣдовы, согласитесь, не совсѣмъ презентабельно.

      Чмокнувъ Софьина въ лобъ, Племянничковъ выбѣжалъ, громко и весело напѣвая: "я минуты той жду."

      Додго сидѣлъ