Обнесенные «ветром». Андрей Кивинов

сь над тайгой. Где-то за соснами встревоженный олень поднял голову и прислушался к незнакомому звуку. Выпустив в морозный воздух струю пара, он быстро умчался в чащу.

      Лай напуганных сторожевых собак перекрывал крик дежурного офицера исправительно-трудовой колонии усиленного режима.

      – Багры, багры тащи, урод! Первый отряд из барака – на подъем!

      Вокруг, явно не зная, что делать, метались сержанты и рядовые, то и дело натыкаясь в темноте друг на друга.

      – Куда ты, кретин? Ты, ты, Проскурин! Давай шланг, воду, воду!

      – Товарищ лейтенант, не подойти – краны за котельной!

      – А, черт, мать твою!

      Офицер, опустив у шапки «уши», согнувшись в три погибели прыгнул в проем между горящей котельной и забором и проскочил опасный участок. От бушующего неподалеку огня краны отмерзли, и он без труда повернул винт.

      Рядовые схватили шланги и направили водяные струи на охваченную пламенем котельную.

      – Люди там были? – Лейтенант, вынырнув из проема, подбежал к Проскурину.

      – Не знаю, вообще-то, на ночь там зек дежурит, смотрит за давлением, но он, может, выскочил.

      – Сбегай, узнай!

      – Есть! – гаркнул сержант, бросил шланг и помчался в помещение дежурного.

      В ту же секунду из первого барака выскочил заключенный.

      – Там Ветров, Ветров там! Он дежурил на котельной, а в бараке нет его.

      – Вернись, проверь внимательно.

      К котельной уже подтягивались разбуженные офицеры, прапорщики, «обслуга». Прибыл «хозяин» – начальник колонии. Огонь бушевал, грозя переброситься на бараки.

      – Пену давай, мудаки, – гремел голос какого-то старшины.

      Хозяин подошел к лейтенанту.

      – Ройте вокруг канаву, пусть зеки лопаты берут. Почему пожар? Как допустил? Под трибунал пойдешь!

      – Михаил Сергеич, все нормально было, не знаю я, чего там такое загорелось.

      – Ладно, после поговорим. Иди проверь, все ли на месте, я слышал, Ветрова нет.

      Лейтенант убежал в первый барак.

      Через час общими усилиями огонь удалось сбить, и теперь остатки пламени засыпали снегом и заливали водой. К утру, когда с пожаром полностью было покончено, на месте котельной остался лишь почерневший кирпичный остов без крыши, окон, дверей и внутреннего содержимого.

      – Разгребай, – раздалась команда, и уставшие заключенные, еле шевелясь, стали разгребать лопатами пепелище.

      – Вот он! – раздался вдруг крик одного из зеков, – Ветер! Подбежавшие солдаты разгребли золу, и из-под обломков обгоревших досок показались останки какого-то мужчины.

      – Ветров, Колька, первый отряд, – промолвил сержант. – Он сегодня дежурил.

      – Точно он, – уверенно подтвердил один из заключенных, хотя от человека, сгоревшего в котельной, почти ничего не осталось.

      – Проверку делали? – спросил подошедший хозяин.

      – Так точно, все на месте, кроме него.

      – Значит, Ветров!

      – Да, по росту подходит, да и лепень, вроде, его, – показал на остатки одежды старший отряда.

      – Пожар почему случился, узнали?

      – Уснул Ветер, наверно, ну и прозевал. Котельная-то дровяная, всю ночь следить надо, чтобы искры никуда не попали.

      – Родственники у него есть?

      – Да, мать в Витебске, он сам оттуда.

      – Похороните и матери извещение пошлите, – закончил хозяин и пошел с пепелища.

* * *

      Колеса поезда отстукивали монотонную мелодию, иногда гремя на стрелках и внося некоторое разнообразие. За замерзшими стеклами мелькал бесконечный лес, тянувшийся вдоль полотна.

      – Господа, – по-гусарски обратился один из сидевших в купе мужчин к двум другим пассажирам, – нам ехать до Питера еще добрую неделю, а мои запасы спиртного уже на исходе. Не скинуться ли на бутылочку ресторанного коньячка?

      Говорившему было лет сорок, по его морщинистому лицу сразу можно было догадаться, что все-таки предметом его истинного уважения является «горькая». На нем были одеты потрепанный свитер, затертые джинсы, в углу над его местом висели китайский пуховик и брезентовый рюкзак.

      – Я пас, Петрович, – ответил второй пассажир – парень лет тридцати. У вас, геологов, может быть, такие дозы в нормалек, но для меня – творческого интеллигента – многовато, знаешь ли. Боюсь, жена не узнает после отпуска, скажет, ты не в санатории был, а в концлагере.

      – А мне все равно, – произнес третий, сидевший у окна и пристально изучающий темноту, пассажир. – Но я согласен с Игорем, надо бы пару дней переждать.

      – Ну тогда, я на боковую, – сказал Петрович, полез на полку и выключил большой свет.

      – Может, в картишки? – спросил Игорь у сидевшего напротив парня, – А то у меня бессонница.

      Тот на секунду повернулся к собеседнику, покачал головой и снова уставился