Избранное. Юрий Олеша

Где-то выбивают днища.

      – Куда?

      – Туда.

      Иду по балке над бездной. Балансирую. Нечто вроде трюма зияет внизу.

      Необъятно, черно и прохладно. Все вместе напоминает верфь. Я всем мешаю.

      – Куда?

      – Туда.

      Он неуловим.

      Он мелькнул один раз: прошло его туловище над каким-то деревянным бортом. Исчезло. И вот опять он появляется наверху, далеко, – между нами огромная пустота, все то, что вскоре будет одним из дворов здания.

      Он задержался. С ним еще несколько – фуражки, фартуки. Все равно, отзову его, чтобы сказать одно слово: «Простите».

      Мне указали кратчайший путь на ту сторону. Осталось только лестница. Я слышу уже голоса. Осталось одолеть только несколько ступенек…

      Но происходит вот что. Я должен пригнуться, иначе сметет. Я пригибаюсь, хватаюсь руками за деревянную ступеньку. Он пролетает надо мной. Да, он пронесся по воздуху.

      В диком ракурсе я увидел летящую в неподвижности фигуру – не лицо, только ноздри я увидел: две дыры, точно я смотрел снизу на монумент.

      – Что это было?

      Я покатился по лестнице.

      Он исчез. Он улетел. На железной вафле он перелетел в другое место. Решетчатая тень сопровождала его полет. Он стоял на железной штуке, с лязгом и воем описавшей полукруг. Мало ли что: техническое приспособление, кран. Площадка из рельсовых брусьев, сложенных накрест. Сквозь пространства, в квадраты, я и увидел его ноздри.

      Я сел на ступеньке.

      – Где он? – спросил я.

      Рабочие смеялись вокруг, и я улыбался на все стороны, как клоун, закончивший антре забавнейшим каскадом.

      – Это не я виноват, – сказал я. – Это он виноват.

XI

      Я решил не возвращаться к нему.

      Мое прежнее жилище уже принадлежало другому. На дверях висел замок. Новый жилец отсутствовал. Я вспомнил: лицом вдова Прокопович похожа на висячий замок. Неужели снова она вступит в мою жизнь?

      Ночь была проведена на бульваре. Прелестнейшее утро расточилось надо мною. Еще несколько бездомных спало поблизости на скамьях. Они лежали скрючившись, с засунутыми в рукава и прижатыми к животу руками, похожие на связанных и обезглавленных китайцев. Аврора касалась их прохладными перстами. Они охали, стонали, встряхивались и садились, не открывая глаз и не разнимая рук.

      Проснулись птицы. Раздались маленькие звуки: маленькие – промеж себя – голоса птиц, голоса травы. В кирпичной нише завозились голуби.

      Дрожа, я поднялся. Зевота трясла меня, как пса.

      (Открывались калитки. Стакан наполнился молоком. Судьи вынесли приговор. Человек, проработавший ночь, подошел к окну и удивился, не узнав улицы в непривычном освещении. Больной попросил пить. Мальчик прибежал в кухню посмотреть, поймалась ли в мышеловку мышь. Утро началось.)

      В этот день я написал Андрею Бабичеву письмо.

      Я ел во Дворце труда, на Солянке, зразы «нельсон», пил пиво и писал:

      «Андрей Петрович!

      Вы меня пригрели. Вы пустили меня к себе под бок. Я спал на удивительном вашем