Человек из ресторана. Иван Шмелев

это, брат, с тобой сегодня? – спросили.

      Но я счел неприличным сказать им про себя. Извинился за небрежение и объяснил, что заторопился. Нельзя же сказать, что нездоровится, потому что у нас на этот счет очень строго. Нездорового человека нельзя допускать к гостям служить, и было не раз подтверждено администрацией нашего ресторана. Могут брезговать господа. А про сына говорить… И выплакал-таки я лишний полтинник. Всегда они мне полтинник оставляли, а тут положили рубль.

      Пришел из ресторана. Луша плачет. И понял я, что ей все известно. Глаза опухли. Про Колюшку спросил. Оказывается, весь вечер все письмо писал и потом уходил со двора, а теперь спать лег. А Луша пристала и пристала ко мне:

      – Иди к директору, проси еще… Куда его теперь? В конторщики на дорогу?

      Сказал, что схожу, попытаюсь. И легли спать. А как вспомнил про письмо да опять про Кривого, как он ночью один с собой распорядился, страх на меня напал. А Колюшка если… Кто его знает! И не ел он сегодня ничего. Какое письмо? Не могу улежать. Слышу, в коридорчике кашлянул. И пошел я к нему послушать. А мне от лампадки из нашей комнатки видно было, как он лежит лицом в подушку. Как был, так и лежит, и даже сапог не скинул. Подошел я к нему и позвал:

      – Коля! Ты не спишь?

      – Не сплю…

      – Что же ты не спишь?

      – Не хочу…

      – Коля! Ты спи, голубчик… Не надо расстраиваться… Бог милостив.

      Молчит.

      – Коля, – говорю. – У меня сердце за тебя болит… Ты бы разделся…

      – Нет, все равно…

      И вздохнул тяжело. Тут я сел к нему, стал его по спине гладить и уговаривать:

      – Ничего. Я все силы употреблю, чтобы тебя приняли… Хочешь, к генералу одному пойду, у него влияние большое, и он к нам ездит… Ему только слово сказать… Он для меня снизойдет…

      А он как вскочит!

      – Смеетесь, что ли, надо мной? – Задрожал весь. – Да я лучше…

      – Что? Что ты лучше? – спрашиваю его.

      – Ничего… А экзамен я сдам и без них. Вы думаете, я не понимаю? Я все понимаю!.. Мне, может, больней вас…

      И задрожал у него голос.

      – Вы, – говорит, – всё радости ждали от меня, а я вам вот что…

      И так стал рыдать, так рыдать… И Луша прибежала, и Наташка проснулась… А он в голос, в голос… Встал, на нас смотрит, трясется, точно его кто бьет. И челюсти у него так стучат, так стучат…

      – Простите меня… Измучил я вас, измучил. Я все сделаю, работать буду…

      Потом оправился и сказал, что спать будет, чтобы успокоились. А как те ушли, и говорит мне:

      – Слушайте. Вы ничего не повернете. Я им письмо послал и все сказал…

      – Кому письмо послал?

      – Им, директору и всем учителям… Все сказал.

      – Что ж ты теперь наделал? – спрашиваю.

      – Все им сказал. Думаете, я еще ребенок? И ваше положение знаю… А вы мое-то знаете? Хоть словом сказал я вам про свою тоску? Не хотел вас расстраивать…

      Схватил меня за руку, стиснул.

      – Нет, нет. Ничего не говорите… Выслушайте, что я вам скажу… Мне