Лжецаревич. Николай Николаевич Алексеев

Феликс услышал это и обернулся.

      – Ничего! Мы сами – волки! – промолвил он, усмехаясь. – Гайда, хлопцы!

      Нагайки поднялись и опустились на бока коней, и через несколько минут отряд скрылся за деревьями леса.

      III. Побоище

      Когда боярин Белый-Туренин и Григорий приблизились к тому месту, откуда доносился шум битвы, то они увидели, что хотя здесь дорога, по которой они ехали, действительно слегка поворачивала в сторону, но, вместе с тем, пересекалась с другою дорогою, гораздо более широкой. На этой-то новой дороге и кипел бой.

      Свет полной луны позволял ясно различать все подробности.

      Тройка запряженных в широкие сани горячившихся коней стояла неподалеку; их сдерживал под уздцы рослый парень.

      В санях стоял и отчаянно отбивался молодой человек, с бледным красивым лицом, опушенным небольшою темною бородою. На него нападало несколько человек, из которых некоторые, по-видимому, были поранены саблей отбивавшегося. Все нападавшие были пешие. Их коней держал в стороне какой-то малорослый парень с женственно-красивым лицом. Не принимая участия в битве, он лишь делал указания нападавшим, выкрикивая певучим спокойным голосом по-польски:

      – Фома! Фома! Не зевай! Накидывай петлю-то! Эх, не так! Ну-ка, ты, Юшко! Ты половчей, попробуй!

      Немного далее виднелась неподвижная, словно окаменелая, фигура великана-всадника со скрещенными на груди руками.

      В санях, у ног отбивавшегося молодого человека, лежало распростертое тело какого-то старика, судя по одежде, холопа. Старик, казалось, был мертв; кровавый рубец протягивался поперек его белого лба и скрывался в густых, смоченных кровью, седых волосах. Молодой безусый парень, почти мальчик, сидел тут же, склонясь над ним, и старался какою-то тряпкой остановить кровь, текущую из раны на лбу старика. Порою мальчик поднимал глаза, обводил безучастным взглядом бившихся и снова опускал голову, снова принимался за старое. По-видимому, он плохо сознавал, что происходит вокруг него.

      Шум свалки заглушал топот коней боярина и Григория по мягкому снегу; Павел Степанович и его дорожный товарищ – последний несколько впереди – успели подъехать совсем близко к побоищу прежде, чем их заметили.

      Григорий подскакал в то самое время, когда молодой человек, стоявший в санях, упал от удара дубиной по голове, последовавшего после возгласа красивого молодчика, державшего коней бойцов:

      – Грицко! Хвати его дубиной! С ним, видно, так не сладишь… Ошарашь, ошарашь его!

      – Вы чего же это душегубством по дороге занимаетесь? Вот я вас, воронье поганое! – крикнул по-русски Григорий, налетая с поднятой саблей на людей, окруживших сани и обматывавших веревками лежащего без чувств молодого человека.

      Озадаченные неожиданным появлением защитников – боярин подскакал следом за Григорием – они растерялись и отступили в разные стороны. Их остановил окрик Стефана (малорослый красивый парень был он):

      – Чего струсили? Не видите разве, что их всего двое? Бабы!

      И он, быстро вскочив на своего коня, первый кинулся на Григория и Белого-Туренина. Его пример