Ведьмак: Когти и клыки. Сказания из мира ведьмака. Антология

истекало зноем разогретое летним солнцем небо. Стражник по имени Казмер, тот самый, который заведовал их арестом, пришел незадолго до заката.

      Лютик атаковал его с порога в истинно графской манере:

      – Воистину, царит здесь моральный упадок и падение нравов! Что, неужто годится гостей вашей Чудовенки обрекать на пленение – вот так, без слова объяснения, с неуверенностью в головах и, что важнее, с пустым брюхом?

      Казмер махнул кому-то ладонью. Внесли вполне недурной ужин. Лютик же надулся сильнее даже графского уровня.

      – Что, вашсветлость? – спросил обеспокоенно стражник. – Забрать? Не станет вашсветлость кушать?

      Из груди Лютика вышел весь воздух.

      – Отчего же, съем.

      Сам Геральт не сразу воспользовался угощением. Его радовало, что наворачивание ложкой отобрало у поэта возможность губительного красноречия.

      – Выкарабкаются, – заявил стражник, предчувствуя вопрос. – Хвала богам, ни с кем большой беды не случилось. Что? Что вы так кривитесь?

      – Это от упоминания богов, – пояснил Геральт.

      – Ха, мог бы я и догадаться! Но, знаете, богобоязненному Карасю так просто с рук его подзуживания не сойдут. Здесь земля нейтральная и эта… ну… швецкая. А он нам уже чуть раньше за шкуру-то залил…

      – Рад слышать.

      – И все же должный я сказать, что вы чутку перебрали.

      – Перебрал, – согласился Геральт. – Все мы перебрали. Моя вина, господин стражник. У меня чувствительность.

      – И на что же?

      – На тупость.

      – Понимаю, понимаю, прекрасно понимаю, – стражник ухмыльнулся шельмовски. – И вижу, что понравитесь вы ей.

      – Понравимся – кому?

      – Вы же ведьмак, верно говорю?

      – Верно. Выдал меня меч, медальон или паршивость?

      – Да ладно вам, господин ведьмак, не берите слова богобоязненного Карася близко к сердцу. Не далее как вчера паршивостью он назвал комнату кривых зеркал, поскольку, дескать, искривляют и уродуют богами созданный образ человека. А сказать по чести, так приговор этот он огласил, аккурат в то зеркало насмотревшись, которое ничего не искривляло…

      – Довольно о жреце, если позволите. Кому мы должны понравиться?

      – Великой Ловчей. Скоро вернется и явно захочет с вами поговорить, господин ведьмак.

      – Это о чем же? Об инциденте на ярмарке?

      – Да где там. Хотя… Хотя, может, и так. Поскольку речь там о птицах. Как поедите, милости просим наружу, да прошу прилично себя вести. Есть кое-что, что стоит вам увидеть.

* * *

      – Великая Ловчая… – бормотал поэт, когда стражник с несколькими товарищами вел их в направлении озера. – Великая Ловчая. Слыхивал я что-то о ней, вот только не помню… сплетню, балладу или истинную правду.

      Чудовенка успокаивалась – по крайней мере с виду. Сумерки клали предел торгам, зато отворяли поле для разнообразнейших разговоров да веселья. На малый их кортеж внимания никто не обращал; подпитие, будто заразное поветрие, быстро подчиняло себе село и окрестные