Станция. Ксения Ветер

быть ребенком или не перестанет им быть никогда.

      – Скажи как есть. Ты оттуда? Из внешнего мира?

      – Я не знаю. Наверное.

      Он не удивляется её настойчивости и не удивляется вопросу – то ли потому, что у зараженных нет чувств, то ли потому, что ждал его – высказанный, тайной, перестающей быть тайной между двоими. То ли –он помнит об их встречах больше, чем иногда показывает.

      Элис не устраивают такие ответы.

      – Как там? Там нет картофеля? Нет ржи, верно? Нет воды? Нет животных? – спрашивает Элис, вспоминая каждый из уроков естествознания в младших классах. – Воздух тяжелый и вязкий, давит к земле? Отравляет легкие хуже печного дыма? Ты не можешь долго идти, солнце жжется, как кислота? Кожа сходит с тебя, как пластилин. Скажи, сходит же. Я же видела.

      Тысячи вопросов, картинок из учебника, рассказов старух- зараженный смотрит на неё, как смотрел всегда – с мукой, и Элис слишком устала от жалости и не произнесенных слов.

      Отец говорил, из неё бы вышел хороший охотник.

      Зараженный открывает было рот, чтобы ответить – вспоминая, признаваясь, сдаваясь, но – так и не произносит ни звука. Звук гонга оглушает их раньше его ответа.

      Элис не заметила, как наступил вечер.

      Мать уже должна была вернуться с работы и наверняка беспокоится о ней.

      Гонг бьет тремя мерными, металлическими ударами, вибрацией разносящимися по небу.

      Гонг бьет, как всегда, и любой житель деревни с детства привыкает к дрожи, к мурашкам, разбегающимся под кожей от каждого удара.

      Необычен не звук гонга, а то, что есть больше, чем его звук. Трещат ветки в лесу, и, когда гонг замолкает, треск слышен отчетливо и резко – как никогда не бежал бы человек. Или бежал бы только раненый, обезумевший от боли или от страха. Как бежало бы животное.

      Зверь выскакивает из леса на их тропинку, спотыкается о корягу и поднимается, упираясь тонкими своими ногами. Зверь огромен – выше неё, выше матери, выше взрослого мужчины. Глаза его черные и пустые, шкура – настолько черная, словно поглощает свет.

      С рогов его комьями падает гниль.

      Гниль стекает с его черной шкуры, кусками прожигая землю.

      «Олень», – понимает Элис, и эта мысль наполняет её зачарованным предвкушением, хотя должна ужасать.

      Он смотрит на неё всеми своими шестью глазами, не моргая.

      Олень заражен.

      Элис видела зараженных животных и раньше – иногда отец показывал ей пойманных белок или крыс – держа их за хвосты перчаткой от спец костюма. Ни одно из не было больше пары ладоней. Многие в классе завидовали папе-охотнику. Обычный человек заразится, столкнувшись с зараженным животным, обычный не знает, что делать и как спастись, ни одного из зараженных нельзя касаться. Охотник – другое дело. У отца, как у любого охотника, есть специальный защитный костюм, который он сдает на Станцию после каждой смены.

      Есть противогаз, ружье и не дрожащие руки.

      Отца вызвали на охоту, олень бежит, и, значит, охотники идут за ним.

      Осознание этого пугает Элис куда больше зверя,