Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние. Татьяна Лабутина

ибо совпадение стольких счастливых случайностей не может произойти без воли Божией», с долей цинизма заключала новоиспеченная императрица174 .

      Интересна оценка переворота прусского короля Фридриха II, приведенная С.М. Соловьевым. «По справедливости, – заявлял король, – императрице Екатерине нельзя приписать ни чести, ни преступления этой революции: она была молода, слаба, одинока, она была иностранка, накануне развода, заточения. Орловы сделали все; княгиня Дашкова была только хвастливою мухою в повозке. Екатерина не могла еще ничем управлять; она бросилась в объятия тех, которые хотели ее спасти. Их заговор был безрассуден и плохо составлен, – продолжал Фридрих II, – отсутствие мужества в Петре, несмотря на советы храброго Миниха, погубило его: он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать»175.

      Обратимся еще раз к письмам Екатерины к Понятовскому. В одном из них она делилась своими планами на будущее. «Мое существование состоит и будет состоять в том, – писала она, – чтобы не быть под игом никакого двора … заключить мир, привести мое обремененное долгами государство в наилучшее состояние, какое только могу, и это все». Столь благородные цели императрица предполагала осуществить с помощью доверенных лиц. В их число входили: сенатор из Коллегии иностранных дел Бестужев, с которым императрица, тем не менее, советовалась «лишь для виду»; преданный гетман К.Г. Разумовский; «самый искусный, самый смышленый и самый ревностный человек при дворе» Панин, а также президент мануфактур-коллегии Ададуров. По мнению Екатерины, все они «герои, готовые положить свою жизнь за Отечество и столь же уважаемые, сколь достойные уважения». Однако самым главным для императрицы была их лояльность: они должны были делать только то, что она им «диктовала». «Я их всех выслушиваю, и сама вывожу свои заключения», – утверждала императрица176. В то же время Екатерина уже начинала тяготиться опекой и чрезмерной вниманием со стороны приближенных. «Могу вам сказать, – сообщала она Понятовскому в письме от 9 августа 1762 г., – что все это лишь чрезмерная ко мне любовь их, которая начинает быть мне в тягость. Они смертельно боятся, чтобы со мною не случилось малейшего пустяка. Я не могу выйти из моей комнаты без радостных восклицаний. Одним словом, – заключала Екатерина, – это энтузиазм, напоминающий собою энтузиазм времен Кромвеля»177.

      Теперь обратимся к рассмотрению реакции на свершившийся переворот со стороны официального Лондона. В своем письме к государственному секретарю Г. Гренвилю от 13 июля 1762 г. Р. Кейт отмечал, что «был поражен этим внезапным переворотом». «Не говоря о личной моей признательности императору за все доказательства его милости и внимания ко мне, – продолжал посланник, – я опасаюсь, что перемена правительства отразится на общем ходе дел в Европе, в особенности же на сношениях с королем прусским». Кейт обещал сообщать в Лондон сведения, какие ему только удастся получить при дворе.

174

Там же. С. 134.

175

Цит. по: Соловьев С.М. Указ. соч. С. 95–96.

176

Письма Екатерины Понятовскому. С. 136, 137.

177

Там же. С. 135.