Сны Флобера. Александр Белых

Исида его увела. Как всегда, дуракам везёт. Впрочем, глупо было бы отказываться. Да и гора с моих плеч. Так лучше…

      – Однако ты отказалась, когда тебе предлагали. Ведь был у тебя какой-то француз, а потом японец.

      – Что об этом говорить сейчас…

      – Да, у разбитого корыта, – сочувственно произнесла мама.

      Выпив две-три рюмки водки и закусив слегка, Валентин не стал слушать женское воркование, поднялся из-за стола и, скрипнув дверью, вошёл в комнату Владика. Тот лежал в постели и читал древнегреческую лирику, переложенную закладками из нарезанной бумаги. В комнате горела настольная лампа, освещая книгу и обнаженный худенький торс Владика. В углах комнаты, заставленной книжными стеллажами, загустел осенний прохладный сумрак.

      – А, это ты, – сказал Владик.

      Валентин подошел к нему, коленом придавил постель, взял его за узкие плечи, прижал. Владик запрокинул голову. В его глазах чернела синева: как бы изнутри отсвечивал далёкий-предалёкий свет. Валентин наклонился и… поцеловал его в губы. Нет, как раз этого не произошло, просто Владику хотелось, чтобы он поцеловал. В этот момент на улице резко затормозил автомобиль.

      – Я отдал режиссёру твою пьесу, – прошептал он, выглядывая в окно.

      – Ты будешь сегодня ночевать у нас?

      – Н-да, буду.

      – Как всегда с ней? – уныло буркнул Владик.

      Валентин кивнул.

      «Я хочу, чтобы было так, как в греческих стихах».

      «Так и будет».

      Эти последние фразы тоже не прозвучали. Владик часто представлял диалоги с Валентином или с кем-то ещё, каким-нибудь посторонним человеком. Их отношения стали странными с того дня, когда они вдвоём оказались на острове, на даче. Это произошло накануне Яблочного Спаса, когда на Уолл-Стрите некий гражданин по имени Герман срочно скупал за бесценок вмиг подешевевшие долги Советского Союза. Над морем прогремел салют в честь какого-то праздника, и тотчас мысли Владика устремились к событиям прошедшего лета.

* * *

      Вслед за двенадцатичасовым выстрелом пушки на Тигровой сопке хлопнула входная дверь, послышалась весёлая дробь каблучков по выщербленным ступеням. Владик прислушался. Он вонзил иголку в подушечку в виде атласного сердечка под репродукцией Альфреда Дюрера с меланхолическим ангелом и Эротом в бывшей комнате Марго. Из ушка торчал оборванный чёрный хвостик нитки. Владик натянул носок с заштопанной дыркой на большом пальце, выглянул в запылённое окно с облупившейся краской на подоконнике, заваленном книгами. От автомобильных «чихов», «бзиков» и «вжиков» вздрагивали стёкла. Дождевые потёки на них напомнили ему высохшие следы улиток. На обочине дороги с соломенной сумкой через плечо и в соломенной шляпе остановилась Тамара Ефимовна, пережидая длинную череду автомобилей.

      Ветер с моря прилепил её платье с тонким пояском, еще больше обнажил упругие загорелые ноги в белых босоножках.

      – Какая она, чертовка, красивая, – восхищённо произнёс вслух Владик.

      Он вспомнил мать