Любимый город. Васа Солому Ксантаки

Эти блюдца – жалкие остатки богатого некогда сервиза, продавала на улице одна пожилая женщина. К блюдцам прилагался хрустальный, с небольшими сколами, графин. Просила за все один доллар. И, кроме того, другого товара у нее на продажу не было.

      Пойду-ка поем супа – царская еда! – и выпью стакан водки.

      Все важное отложим до завтра,

желаю тебе спокойной ночи. Сильва

      Санкт-Петербург, сентябрь 1994 г.

      Когда русские разговаривают, кажется, что они декламируют, или же рассказывают длинную зимнюю сказку. Тянут слова, ставят мелодические паузы, их тон напорист, удивителен или даже страшен. И вот тогдааааа… прихооодииит волк… и кидааается на маленькую газееель! Красииивое! Самые народные типажи собираются на площадях, на тротуарах, на рынках своего города в кружки, сидят на корточках, будто вокруг бивуачного огня и что-нибудь рассказывают, а собравшиеся им внимают. Как завороженные мы ждем, когда кто-нибудь затянет песню или выдаст очередное пророчество. Когда я подхожу к ним, мне кажется, что люди пахнут отварной кукурузой. В целом же, местные жители одеты чисто, но бедно, а их манеры отличаются благородством. Русские ведут себя естественно, как небо и земля, которым вполне хватает друг друга. Ни намека на то, что тебя могут обворовать. Мафия еще не успела распустить здесь свои щупальца.

      В своем последнем письме я говорила о Достоевском и о Неве. Сегодня же, продолжая эту мысль, я посмотрела на вещи по-иному, а именно, так, что Достоевский, например, никогда не смог бы увидеть Эгейское море глазами простого грека. Грекам нужно свое море, чтобы подняться на высоту своего гения. В конце концов, у нас есть родина. Быть космополитом и считать всю вселенную Ойкумену своей родной деревней кажется мне подвигом. Потому как, в какой бы уголок мира меня не заносила судьба, я еще не видела памятник Неизвестному Солдату, с которого бы капала кровь чужой земли.

Сильва Эммануил

      1995

      Санкт-Петербург, июль 1995 г.

      Дорогой мой Андрей,

      Я снова в Петербурге, в этом году в Александро-Невской Лавре я преподаю древнегреческий язык. Вместе со мной, разумеется, и Борис. Единственное отличие от моей прошлой поездки состоит в том, что я научилась читать по-русски, и уже понимаю значение некоторых слов. Увы, я не успею выучить как следует столь сказочно красивый язык, напоминающий мне луну, погруженную в воды. Я возвращаюсь сюда как к себе на родину, будто бы я тут родилась. Как мне подходит этот город. И, все же, если я задумаюсь остаться здесь насовсем – а я этого хочу – тогда я начинаю чувствовать, что для меня значат мои корни, моя родина. Не то, чтобы я погибаю от ностальгии, но чувство стыда заставляет меня собраться. В этих местах боролись за кусок хлеба совсем другие люди, не я и не мои предки. Совсем другие солдаты проливали здесь свою кровь, а не мои дети. Ведь Фермопилы до конца времен останутся в Греции. Как жаль, что для такой природы, столь мне близкой, для людей, чье мировосприятие мне так понятно, я навсегда останусь лишь гостем.

      Я намеренно гуляю по городу неподготовленная,