Мелкий бес. Федор Сологуб

четверть часа вперед, – никто этого не заметил.

      Дома Передонов отказался от завтрака и сказал, чтобы обед сделали позже, – ему-де нужно ходить по делам.

      – Путают, путают, а я распутывай, – сердито сказал он, думая о кознях, которые строят ему враги.

      Надел мало употребляемый им фрак, в котором уже было ему тесно и неловко: тело с годами добрело, фрак садился. Досадовал, что нет ордена. У других есть, – даже у Фаластова из городского училища есть, – а у него нет. Все директоровы штуки: ни разу не хотел представить. Чины идут, этого директор не может отнять, – да что в них, коли никто не видит. Ну, да вот при новой форме будет видно. Хорошо, что там погоны будут по чину, а не по классу должности. Это важно будет, – погоны, как у генерала, и одна большая звездочка. Сразу всякий увидит, что идет по улице статский советник.

      «Надо поскорее заказать новую форму», – думал Передонов.

      Он вышел на улицу и только тогда стал думать, с кого бы начать.

      Кажется, самые необходимые в его положении люди – исправник и прокурор окружного суда. С них бы и следовало начать. Или с предводителя дворянства. Но начинать с них Передонову стало страшно. Предводитель Верига – генерал, метит в губернаторы. Исправник, прокурор – это страшные представители полиции и суда.

      «Для начала, – думал Передонов, – надо выбрать начальство попроще и там осмотреться, принюхаться, – видно будет, как относятся к нему, что о нем говорят». Поэтому, решил Передонов, всего умнее начать с городского головы. Хотя он – купец и учился всего только в уездном училище, но все же он везде бывает, и у него все бывают, и он пользуется в городе уважением, а в других городах и даже в столице у него есть знакомые, довольно важные.

      И Передонов решительно направился к дому городского головы.

      Погода стояла пасмурная. Листья с деревьев падали покорные, усталые. Передонову было немного страшно.

      В доме у городского головы пахло недавно натертыми паркетными полами и еще чем-то, еле заметно, приятно-сьестным. Было тихо и скучно. Дети хозяиновы, сын-гимназист и девочка-подросток, – «она у меня под гувернанткой ходит», говорил отец, – чинно пребывали в своих покоях. Там было уютно, покойно и весело, окна смотрели в сад, мебель стояла удобная, игры разнообразные в горницах и в саду, детские звенели голоса.

      В лицевых же на улицу покоях верхнего жилья, там, где принимались гости, все было зытянуто и жестко. Мебель красного дерева словно была увеличена во много раз по образцу игрушечной. Обыкновенным людям на ней сидеть было неудобно, – сядешь, словно на камень повалишься. А грузный хозяин – ничего, сядет, примнет себе место и сидит с удобством. Навещавший голову почасту архимандрит подгородного монастыря называл эти кресла и диваны душеспасительными, на что голова отвечал:

      – Да, не люблю я этих дамских нежностей, как в ином доме: сядешь на пружины и затрясешься, – сам трясешься и мебель трясется, – что тут хорошего? А впрочем, и доктора мягкой мебели не одобряют.

      Городской