Заповедное изведанное. Дмитрий Чёрный

с лесистого холма из зимнего вечного вечера окна акадЕма-девятиэтажных домов-башен. В одной из них, на которой и висит табличка с объяснением имени улицы 30-летия Победы не какого-нибудь, а советского народа – жил, говорят, бизнесмен, из-за долгов застрелившийся. Бизнесмен и советский народ – нереальное, несовременное созвучие (в пространстве их отделили, самоубийцу и табличку, – лишь несколько метров), но где встречаются времена, встречаются и люди…

      …впрочем, плох тот город, что остаётся закрытым, не развивается, не пристраивается новым жильём. озлобленный на дома-скобки (один из них, в котором аптека, как мы и предсказывали – просадил до опасного пролома в асфальте почву болотистую, где ничего кроме лёгкого детского городка и не могло устоять), я должен признать, что это хоть какое-то, но прибавление. кодовое словосочетание всей Постэпохи – «хоть какое-то». мы не выполнили плана-максимума, то ли надорвались, то ли разуверились, перехватив прежде пьянящих надежд… легко преобразованные под коммерческие нужды столовские помещения Дома Учёных впустили Газпромбанк и всякое прочее, но зато по-прежнему уютно пахнет хлебопекарня за башней-общежитием. это тоже часть нашего проекта: город, сам себя обеспечивающий хлебом, имеющий поликлинику, почту, рощи для прогулок и даже прудик в одной из них… вот только общежитие стало самым тревожным и неблагополучным, как теперь говорят, местом. под ним частенько как бы на завалинке сидит мужик с двумя ёмкостями – бутылкой самой дешёвой водки и какой-нибудь газировкой. в глазах его нет смущения (ему, как и мне, нечего терять в родном городке: дети выросли и разлетелись кто куда, жена ушла), он созерцатель прибывающих автобусов, прохожих, их удавшихся жизней – изнутри своей расплывчато-алкогольной жизни неудачника, и он не одинок…

      Последний раз жильца третьей квартиры видели в погожий день жаркого бабьего лета на аллее. Ощетиненный и серый, он выполз из подъезда, пробрался мимо магазина под окнами собственной квартиры, шатаясь – на октябрьское солнце последних щедрот. Враждебно, потусторонне озирал мам с колясками, как предметы, упрямо движущиеся, кружащие и озадачивающие пьяное восприятие. Пьющим с остальными алкашами его давно не видели, он был на последней стадии – пьющих в одиночку что ни попадя (на местном диалекте – «чо попало»), а дома оставался лишь одеколон… Вероятно, отсчёт времени суток сбился в сумрачном зрении, в однокомнатном пространстве, поэтому он оказался нежданно для себя освещённым солнцем.

      Шатаясь, в чёрно-бело-красном спортивном костюме, он добрёл до кедра, чтобы ухватиться хоть за что-то – а аллея продолжала жить своей жизнью, двигаться пешим и колясочным порядком вдоль Академического проспекта, словно не видя его, не желая того, чтоб он ступил на асфальт, как бы оттесняя невИдением его на землю, под хвою, с глаз долой… Алкаш внезапно стал от кедра крениться задницей к земле и спешно начал стягивать чёрные штаны обеими руками – решил, что очередной приступ слабости пропитОго живота.