Рок-н-ролл мертв. Юлий Буркин

.

Газета «Экран и сцена» N_34 от 23 августа 90 г.

      Его нет. А на кладбище – что… Один из рассказов о жизни рока гласит: Майк отказался идти на похороны Саши Башлачева. Его уговаривали, убеждали, недоумевали. Он же ответил, что таких, как он и Саша, не хоронить надо, а выбрасывать на помойку.

      /…/

      Майку Науменко было 36 лет".

Газета «Культура» N_2 от 21 сентября 91 г.

      От песен Игоря Талькова нам теперь не откреститься. И тот подонок, что выстрелил в его сердце, тоже останется в истории. Как человек, убивший сказавшего высокие слова о России".

«Российская газета» N_209 (255) от 9 октября 91 г.

      В отличие от приведенных выше газетных выдержек, весь нижеследующий текст является чистейшей воды вымыслом. Совпадение каких-либо ситуаций или имен – случайно.

      Ненависть и отчаяние творца, когда он нам о них рассказывает, всегда окрашены чем-то похожим на любовь.

Рей Бредбери

      «ДРЕБЕЗГИ»

      Скопище возле входа в концертный зал гостиницы «Россия» было видно издалека. Человек двести подростков. И непонятно, то ли они там дерутся, то ли – наоборот. Менты – только делают вид, что порядок наводят. А, собственно, кому он тут нужен – порядок?

      Пытаться пробиться к двери, выйдя из "Жигулей" – бесполезно. И я медленно двинул машину прямо на толпу. Вот тут так – сразу подскочил ушастый сержантик: "Я вас оштрафую, это вам не проезжая часть…" Я сунул ему под нос через окно дверцы свое журналистское удостоверение; да только не подействовало. Что ему моя корочка? Это б раньше он испугался. Еще бы честь отдал. А нынче – демократия… И имя мое – Николай Крот – ему ни о чем не говорит. Вот эти – возле дверей, они бы точно описались от счастья, что с самим КРОТОМ рядом стоят – с отцом-родителем "Дребезгов"!.. А сержантик – темный, ему – что Крот, что бурундук… Ну, да, пока я с ним разбирался, ",,,,,,,,Жигуленок" мой продрался-таки потихоньку через толпу.

      Сержантика куда-то затискали, а я вдоль стенки пролез-таки к двери и пнул ее пару раз.

      Хорошо, швейцар сегодня – дед по кличке "Буденный" (за усы прозвали). Он меня знает: даже дергаться не стал – сразу открыл и впустил. "Молодец, Буденный, – говорю я ему со сталинским акцентом, – благодарность выражаю вам: от себя лично и от всего советского народа." И пошел в валютный бар. Слава богу, мелочишка есть. А где еще сейчас "Дребезгов" искать? Или там, или уж нигде.

      И точно. Один, во всяком случае – там. Барабанщик – Костя Кленов. С двумя неграми пытается контакт наладить. Он славный – Костя. Только дурак.

      Но – барабанщику положено.

      Взял я стакан виски, подсел к Клену за столик, а на негров так глянул, что они слиняли сразу. Клен мне обрадовался. "Привет, – говорит, – Крот Коля" (так они меня всегда стебают).

      – Привет, – говорю и я. – Что у вас тут новенького?

      И тут он сразу, сходу, паразит, даже отдышаться не дал, мне и выдал:

      – Ром колется.

      – В смысле? – спрашиваю.

      – В смысле – наркотики колет. На иглу сел, в смысле. Ширяется, в смысле, во всю. Как тебе понятнее?

      Я прямо так и ошалел.

      – Ну вы даете, – говорю. – А ты не врешь? И вообще, откуда ты знаешь-то?

      – Коль, я же не с Луны свалился. Я, слава богу, нагляделся на них.

      Дерганый стал, репетиции срывает. Да у него на руке – следы. Свежие.

      – Ох, и уроды же вы все-таки, – обозлился я. Меня каких-то два месяца не было. Детский сад. Оставить нельзя. Это же – все, конец. Если Ром всерьез в это влез – хана. Группе, во всяком случае, точно.

      – А ты поговори с ним, – советует мне Клен, как будто я сам – совсем кретин.

      – Вот что, братец, – отвечаю я, на часы глядя, – пора тебе на сцену… "Встань пораньше, встань пораньше…" И в руки палочки кленовые возьми.

      Он и вправду заторопился. Напоследок сказал еще: "А ширево ему Тоша таскает. Точно тебе говорю".

      Тоша, значит. Комсомолец долбаный. Я еще пару минут посидел за столиком, пока зло не остыло. А потом тоже пошел. Только не в зал, а в осветительскую. Оттуда мне смотреть больше нравится.

      Из черной ямы внизу было слышно, как кипит зал. Уже минут пять, как пора было начинать. Одно из двух: или что-то случилось, или Ром пустил в ход свой старый испытанный трюк – ждет, когда поддатая, в основном, толпа, хорошенько обозлится. Тогда с ней работать легче.

      Вот, кто-то не выдерживает – раздается робкий свист. И тут же, как с цепи – шквал звуков. Топот, хлопки и крики сливаются в единую плотную массу. "Ро-ма, Ро-ма!" – скандирует зал в ритме несущегося поезда.

      Минута, две… И вот ритм подхватывает невидимый Костин барабан, такой мощности, что кажется, будто на грудь положили пуховую подушку и с размаху бьют по ней кулаком. Вот, сохраняя тот же ритмический рисунок, врывается бас-гитара Жени Мейко (мы зовем его "Джим"). Он терзает бедный инструмент, заставляя его рычать аккордами.

      "Ро-ма, Ро-ма!" – продолжает