Монументальная пропаганда. Владимир Войнович

в опилках, Аглая продвигалась вперед и щурилась, выглядывая сквозь густой табачный дым свободное место. И выглядела у окна Степана Харитоновича Шалейко, красного, веселого, в украинской рубахе с подтяжками, в габардиновых галифе, в белых начищенных зубным порошком парусиновых сапогах. Парусиновый пиджак висел на спинке стоявшего рядом стула, парусиновый портфель лежал на стуле, а широкополая соломенная шляпа – на портфеле. Аглая думала, что Шалейко отвернется, сделает вид, что не заметил, а он, наоборот, увидев ее, издали заулыбался, замахал руками, приглашая к своему столику.

      – Сидай, – сказал он, когда она подошла. Пиджак перевесил на свой стул, портфель поставил к ногам, а шляпу, не найдя ей другого места, надел на голову. Перед ним была тарелка с размазанными по ней остатками макарон по-флотски, алюминиевая вилка, пустой стакан и кружка с недопитым пивом. Напиток, которым по случаю выходного ублажал себя Шалейко, был комбинированный и назывался «сто пятьдесят с прицепом», то есть состоял из ста пятидесяти кубических сантиметров водки и кружки пива. Сколько «прицепов» Шалейко уже пропустил, осталось неизвестным, но язык у него при разговоре двигался неуклюже.

      Усадив Аглаю рядом, Шалейко хлопнул в ладоши, и тут же подкатилась официантка Анюта, квадратная толстушка на коротких ногах, пользовавшаяся повышенным интересом у проезжавших мимо водителей большегрузных автомобилей.

      – Так, – сказал ей Шалейко, – для дамы – сто грамм молдавского коньяку и касаемо еды – все, шо Аглая Степановна пожелает.

      Блюд, которые можно было причислить к желаемым и подходящим под определение академика Павлова, в чайной было всего два: макароны по-флотски и гуляш с тушеной капустой. Аглая заказала гуляш, а пока коньяк пригубила без закуски.

      Шалейко смотрел на нее внимательно и добродушно маленькими глазами из-под рыжих ресниц.

      – Вчера, – сказал он, отхлебывая из кружки, – на конференции слухал тебя, Степановна, и просто радовался, шо есть еще у нас такие, как ты, коммунисты. Честные, принципиальные, мужественные. Особенно среди женского пола. Мужики у нас, правду сказать, похлипче. А ты им прямо раз! – и промеж рог. – Он даже махнул кулаком, изображая удар, нанесенный Аглаей некоему рогатому существу. – И всё. Давай выпьем. За тебя. Молодец! – Отхлебнул еще. – А я, понимаешь, вчера расстроился, ой как расстроился! Как послухал, как ты выступала и как там на тебя кричали, так расстроился и хотел сразу домой. И уехал бы, но на выезде – бац – сцепление полетело. Как раз токо на шоссу выехали, мой шофер – тык-мык, я спрашую, ты шо, а он говорит: «Сцепление». Ну, значит, вертаем обратно. – Из бокового кармана Шалейко достал пачку папирос «Северная Пальмира», угостил Аглаю и сам закурил. – Туда-сюда, пошел побираться по автобазам, в Сельхозтехнику – нигде сцепления нет. Заночевал в Доме колхозника. В райкомовском гараже обещалися, но только, говорят, в понедельник утром. А ранее, ну никак. Ну я, значит, ну шо. Заночевал в Доме колхозника. Лежу один, курю папиросы, думаю. Шо ж, думаю, с нами такое