За чужую свободу. Федор Ефимович Зарин-Несвицкий

начал он, избегая смотреть на дочь. – Я хотел поговорить с ним. Но он неизвестно когда вернется…

      – Да, – ответила Ирина, – сегодня малое собрание у вдовствующей императрицы.

      – А ты? – удивился Буйносов, – отчего ты не поехала?

      – Я же говорю, что у меня болит голова, – с некоторым раздражением сказала Ирина.

      – Да, да, конечно, – торопливо отозвался Евстафий Павлович, потирая колено…

      – Но что же с вами? – повторила Ирина.

      – Видишь ли, – начал смущенно Буйносов, – дело с нашим подмосковным очень плохо… за этот год доходов нет. Время идет… Крестьяне разбежались. Ни людей, ни скотины. Пора сеять, а некому и нечего… Так и в будущем году не будет доходов… Разорение. Я уж не говорю про дом… Там жить нельзя… И, Ириша, вообще… – тяжело дыша, закончил Буйносов, – вообще… кажется, что и жить скоро будет нечем. Вот я и приехал к князю…

      Он говорил, волнуясь и сбиваясь, беспрестанно вытирая лицо платком.

      Ему, видимо, было тяжело говорить. Только несколько месяцев тому назад, сейчас же после свадьбы, князь уплатил его долги и сумел очень мило, по – родственному, дать ему крупную сумму денег.

      Освободившись от долгов, Буйносов вздохнул свободно и даже не полюбопытствовал, в каком положении его имение. Он тотчас завел богатый выезд, поставил на широкую ногу свой дом, и только когда деньги, как ему казалось, неожиданно и слишком быстро пришли к концу, написал управляющему о присылке доходов. Раньше он даже не считал нужным читать его донесений, и его как громом поразило известие, которого, конечно, он должен был бы ожидать, что имение совершенно разорено… Управляющий писал, что он уже не раз докладывал об этом и просил помощи… Встревоженный, Буйносов полетел в имение и пришел в ужас от того, что увидел. Он понял наконец, что если не поддержать имения теперь же, ранней весной – он будет окончательно разорен.

      А единственная возможность поправиться – обратиться к зятю, что было ему тяжело и неловко.

      Глядя на жалкое лицо отца, слушая его смущенную речь, Ирине было и больно и стыдно, стыдно за себя. Зачем она заставила отца переживать эти унизительные минуты, когда князь в первый же день приезда отца дал ей полную возможность прийти ему на помощь?

      Враждебное настроение, вспыхнувшее в ней недавно, сменилось глубокой жалостью.

      – Только‑то, – сказала она. – Не огорчайтесь, батюшка, мы это сейчас устроим.

      Она позвонила и приказала принести из кабинета бумаги, перо и чернила.

      Когда лакей, принеся все нужное, вышел, Ирина ласково сказала:

      – Это так просто. Вы увидите. На листе бумаги она написала:

      «Семену Ивановичу Бурову. Отпустите в распоряжение моего отца для моих личных надобностей сумму, какую он укажет вам. Княгиня Бахтеева».

      – Вот и все, – весело сказала она, подавая отцу лист, а в душе с горечью подумала: в счет платы за меня.

      Евстафий Павлович прочел написанное, и на его глазах показались слезы.

      – Спасибо, Ириша, – в волнении сказал он. – Видишь, как твоя жизнь